Дюк де Ришелье - [29]

Между тем «полковник Емануил Осипов сын дюк Дерешилье»[17], «выключенный по указу Государственной Военной коллегии в Орденской кирасирской полк 795-го года июля 16 дня», уже 17 июля, находясь в своем полку под Ковелем (Ланжерон со своим полком стоял в Луцке), писал Разумовскому из деревни Броды, откуда уходила почта, что будет усердно трудиться над освоением языка и службы. Перед ним открывалось три возможности: получить через пять-шесть месяцев полк, что маловероятно; сменить бригадного генерала Миклашевского, когда тот пойдет на повышение и станет генерал-майором, то есть месяцев через пятнадцать; лишиться всяких перспектив, если полк уведет у него из-под носа какой-нибудь полковник помоложе. В последнем случае он подал бы в отставку, однако больше рассчитывал на второй вариант.

Поражение восстания Костюшко привело к окончательной ликвидации Речи Посполитой. 24 октября 1795 года границы были вновь перекроены: Россия получила литовские и украинские земли к востоку от Буга и линии Немиров— Гродно (120 тысяч квадратных километров с жившими на них 1,2 миллиона человек), Пруссия — территории, населенные этническими поляками, в том числе Варшаву, а также область в Западной Литве (55 тысяч квадратных километров с миллионом жителей), Австрия — Краков и часть Малой Польши (47 тысяч квадратных километров и 1,2 миллиона человек). Король Станислав Август Понятовский отказался от престола. «Присоединение Польши после последнего ее раздела привело в волнение корыстолюбивые и алчные стремления: открывали рты для того, чтобы просить, и карманы, чтобы получать», — пишет графиня Головина. Впрочем, Ришельё, находившийся в оккупационных войсках, не раскрывал ни того ни другого.

Тогда же, 26 октября, во Франции к власти пришла Директория, представлявшая интересы умеренных буржуа. Казалось, с кровавой революцией наконец-то покончено. В Ганноверском павильоне, некогда принадлежавшем маршалу де Ришельё, теперь собирались щеголи и модницы — «невероятные и чудесные», среди которых были госпожи де Рекамье, де Тальен и де Богарне; там же порой проходили «балы жертв», на которые допускались только молодые люди, чьи близкие родственники погибли на гильотине. Впрочем, таких было много, а балы устраивали лишь те, кому было возвращено конфискованное имущество. Участники облачались в траурные одежды или повязывали на рукав черную креповую ленту. Женщины являлись туда в греческих туниках и босиком, с коротко остриженными или зачесанными кверху мелко завитыми волосами (прическа а-ля Тит) и с красным шнурком вокруг шеи, символизирующим след от ножа гильотины[18].

На Волыни светская жизнь была не такой оживленной. Арман находился там, когда узнал о кончине императрицы 6(17) ноября 1796 года, за которой последовала смерть его покровителя Румянцева (8 (19) декабря); Ришельё был поражен этой новостью, казалось, сам рок преследует его. Маршал, писал Арман, «осыпал меня своими милостями и поддерживал против всех и вся»; что теперь станется с его полком и офицерами? Граф Марков лишился своей должности. Ришельё тревожился за Разумовского. Поначалу новый император Павел, казалось, был благосклонен к герцогу, даже произвел в генерал-майоры и сделал полковником своего лейб-гвардии Кирасирского полка. Однако Павел обладал непредсказуемым и переменчивым характером, полк ненавидел, считая, что там кишат «шпионы, коими окружала его мать». Вводимая им в армии и гвардии муштра на прусский манер была чужда как русским боевым офицерам, так и успевшим понюхать пороху французам. Как пишет Ланжерон, Ришельё был военным, но не «капралом», «ни он, ни его люди не слишком продвинулись в овладении наукой парадов», а в глазах императора это было серьезным недостатком. Лейб-гвардии Кирасирский Его Величества полк был расквартирован в Царском Селе, в 12 верстах от Петербурга; ему приходилось постоянно участвовать в маневрах то там, то в Гатчине, причем «малейшая ошибка приводила Павла в ярость, и господин де Ришельё, которого беспрестанно отчитывали, бранили, прогоняли со службы, возвращали обратно, снова прогоняли, испытал на себе все немилости».

Однажды он со своим полком был вызван в Петербург и получил приказ сдать командование подполковнику под тем предлогом, будто «он хотел устроить в Империи революцию». Три дня спустя Павел «самым трогательным образом» выразил ему свое сожаление и вернул полк. И так без конца: запретил Ришельё приезжать в Петербург на Пасху, прислал ему католического священника… Всё это сильно действовало на нервы, и на этой почве Арман расхворался. «Вы знаете, что со мной случилось; после публичного и незаслуженного оскорбления я уже не мог остаться; поэтому я сначала написал Е[го] В[еличеству], прося предоставить мне отпуск, а тем временем, дабы избежать путешествия в Курляндию, куда полк под моим командованием получил приказ выступить, слегка усугубил состояние моего здоровья, которое и так нехорошо, — писал он Разумовскому 2 (14) марта[19] 1797 года. — Под этим предлогом я ожидаю ответа, который должен получить в течение десяти-двенадцати дней». У него не осталось сомнений, что императорские придирки — следствие интриг злопыхателей, ведь он единственный из французов впал в такую немилость, хотя вел себя совершенно безупречно. Теперь он жаждет лишь одной милости: быть «уволен» (написано по-русски) и срочно выехать через Вену в Швейцарию, чтобы уладить свои денежные дела.