Дюк де Ришелье - [27]

В феврале 1795 года Ришельё и Ланжерон выехали к месту службы — в Петербург.

Немилость

В новом отечестве двум чужестранцам требовался влиятельный покровитель, и в столицу Российской империи они отправились через украинское село Ташань в Полтавской губернии, где доживал свой век граф Петр Александрович Румянцев-Задунайский (1725–1796) — великий полководец, отец русской наступательной стратегии, герой Семилетней войны. Император Иосиф II всегда держал за обеденным столом свободное место, предназначенное для русского фельдмаршала. А в России Потемкин, ревновавший к его славе, сковывал его действия, доводя до бешенства проволочками и отписками, чем вынудил в 1789 году подать в отставку. В 1794 году Румянцев номинально числился командующим армией, сражавшейся в Польше, однако из-за болезни оставался в своем имении, где жил отшельником в нетопленом, плохо обставленном доме и почти никого не принимал. Однако французских офицеров победитель турок при Кагуле встретил радушно. Ланжерон говорит о нем как о «человеке высшего ума, большого таланта, но жесткого и странного характера, педантичном и строгом начальнике, но в большей степени расчетливом, чем отважном, и более ловком полководце, чем бесстрашном солдате». Румянцев предложил Ришельё стать полковником в своем кирасирском полку, а Ланжерону — подполковником в гренадерском Малороссийском полку. Но эти назначения надо было утвердить в столице.

В Петербурге друзей ждал «холодный душ»: их почти не принимали при дворе, они не встречали в царедворцах былой любезности. 1 мая 1795 года Ришельё писал Разумовскому: «Если бы поставленной целью было совершенно отвратить меня отсюда, иначе и действовать было бы нельзя; если так продлится еще какое-то время, цель будет достигнута, ибо бедность и невзгоды перенести еще можно, но унижение непереносимо»[16]. Он-то считал, что место в «ближнем кругу» даруется раз и навсегда, но хотя Зубов по приезде принял его доверительно и по-дружески, а императрица удостоила беседы, его перестали приглашать и на эрмитажные собрания, и даже в Таврический дворец, где бывали те, кого не принимали в Зимнем. Марков посоветовал ему обратиться к всесильному Зубову.

В 1793 году фаворит вместе с отцом и братьями получил титул графа Священной Римской империи, 23 июля был награжден высшим российским орденом Святого Андрея Первозванного, а через два дня стал вместо Потемкина екатеринославским и таврическим генерал-губернатором. В октябре Платон Александрович сменил Потемкина в должности шефа Кавалергардского корпуса; затем последовал указ о его назначении генерал-фельдцейхмейстером — начальником артиллерии. 1 января 1795 года Зубов получил орден Святого Владимира 1-й степени. В том же месяце последовал именной указ Сенату о создании под его управлением новой Вознесенской губернии из части территорий Брацлавского наместничества Речи Посполитой и земель Очаковской области, расположенных между Днепром и Южным Бугом, которые были отторгнуты Российской империей у Турции по условиям Ясского мирного договора, а также трех уездов Екатеринославского наместничества. Помимо двенадцати уездов, в состав губернии были включены «приписные» города Одесса (бывший Гаджибей), Николаев, Очаков, Дубоссары, Берислав и Овидиополь.

Молодой выскочка держал себя важным вельможей: в 11 часов утра в его приемной стояла толпа просителей; хозяин выходил в халате и завершал свой туалет; во время причесывания и облачения в мундир секретари подносили ему бумаги на подпись, пишет в своих мемуарах князь Адам Чарторыйский. «Никто не смел заговорить с ним, — добавляет Ланжерон. — Если он обращался к кому-нибудь, тот, после пяти-шести поклонов, приближался… Ответив, он возвращался на свое место на цыпочках. А с кем Зубов не заговаривал, не могли подойти к нему, так как он не давал частных аудиенций».

Гордому потомку Ришельё пришлось явиться к этому вельможному «выходу». «Его двери всегда были передо мной закрыты, и мне удалось увидеть его только за утренним туалетом — это самая непристойная церемония, какую только можно себе вообразить, — рассказывал он в том же письме Разумовскому. — Надобно прийти к десяти часам, чтобы дожидаться часа, когда он станет завиваться, который точно не назначен. В тот единственный раз, когда я там был, я прождал до часу пополудни, чтобы нас впустили. Он сидел за туалетным столиком и читал газеты; мы все поклонились ему, но он не отвечал на наш поклон. Ему принесли бумаги на подпись, и через три четверти часа я к нему подошел. Он сказал мне несколько слов; я напомнил ему о нашем деле, о коем г-н Марков был так добр поговорить с ним утром. Он не ответил мне ни единым звуком и подозвал другую особу. Не привыкши к таким манерам, я вышел в двери и бежал в ту же минуту, немного пристыженный столь великой неучтивостью. Он спросил у Ланжерона, где я, и выразил свое сожаление от того, что я ушел, не переговорив с ним… Г-н Эстергази утверждает, что то, как со мной обошлись, — способ показать французам, что им не на что надеяться, и отвадить всех, кто здесь находится, как и тех, кто возжелал бы явиться сюда… Вы поймете, дорогой посол, насколько неприятно вот так вымаливать свой хлеб под окошками. Я предпочел бы заслужить его как кадет собственной шпагой, чем получить таким образом как полковник».