Дюк де Ришелье - [31]

Ришельё же в Польше провел несколько месяцев в страшной нужде: он жил на 30 су в день (тогда это равнялось примерно 30 копейкам). Жене он писал, что предел его мечтаний — вернуть хотя бы тысячу экю (шесть тысяч франков — примерно две тысячи рублей) из своего многомиллионного состояния, уничтоженного революцией, и добрая Аделаида Розалия страшно терзалась из-за того, что не может наскрести даже этой суммы: ее приданое «растворилось» без остатка, а имущество ее матери также было конфисковано. Арман отправился в Вену, где мог рассчитывать на помощь друзей.

В тот самый день 9 ноября (29 октября) 1799 года, когда Суворов, победоносно закончив Итальянский и Швейцарский походы, получил от Павла два рескрипта: о разрыве союза с Австрией и о возвращении армии в Россию, — Бонапарт, вернувшийся из Египта, совершил переворот 18 брюмера, подготовленный им совместно с Талейраном и Сийесом, и захватил власть. (В зал заседаний Совета пятисот — нижней палаты Законодательного корпуса — ворвались 60 гренадеров, и командовавший ими Иоахим Мюрат велел законодателям расходиться.) Жозеф Фуше, назначенный еще при Директории министром полиции, энергично поддержал переворот и принял крутые меры против якобинцев.

Эмигранты начали возвращаться во Францию в надежде вернуть что-то из своего имущества; однако Ришельё понимал, что ему на это рассчитывать не приходится, поскольку за него некому «замолвить словечко». В России всем французским эмигрантам, не состоящим на службе, было велено уехать. Дивизия Конде перебралась в Англию, с которой Павел порвал ради союза… с Первым консулом Бонапартом. 9 (21) марта 1801 года он дал окончательное согласие на совместную франко-русскую военную экспедицию в Индию, которая должна была состояться той же весной.

Тем временем в Петербурге вызрел заговор желавших «повторить 1762 год» (когда Петр III был отстранен от власти и гвардейцы посадили на трон Екатерину). «Вечерния собрания у братьев Зубовых или у [сестры их] Жеребцовой породили настоящие политические клубы, в которых единственным предметом разговоров было тогдашнее положение России, страждущей под гнетом безумнаго самовластия. Толковали о необходимости положить этому конец», — говорится в записках будущего декабриста М. А. Фонвизина. В ночь на 12 (24) марта в спальню императора в Михайловском замке ворвались заговорщики, возглавляемые петербургским военным губернатором Петром Паленом, братьями Платоном и Николаем Зубовыми и командиром Изюмского гусарского полка Леонтием Беннигсеном. У императора потребовали подписать акт об отречении в пользу старшего сына, он отказался; Николай Зубов ударил его в висок тяжелой золотой табакеркой, и после долгой борьбы несколько офицеров задушили Павла шарфом.

Наследник, цесаревич Александр, о заговоре знал, однако ничем ему не воспрепятствовал: ему обещали, что отца оставят в живых. (В роковой день он находился в Михайловском замке под арестом: Павел не простил старшему сыну, что тот вовремя не подал ему рапорт о дуэли между его крестником Александром Рибопьером и князем Борисом Святополк-Четвертинским.) Ему шел двадцать четвертый год, и первое серьезное испытание, которое уготовила ему жизнь, было, пожалуй, пострашнее штурма Измаила, через который в таком же возрасте прошел Арман де Ришельё. Известие о насильственной смерти отца глубоко поразило его, к тому же он не испытывал склонности к роли монарха. «Полноте ребячиться. Ступайте царствовать, покажитесь гвардии», — грубовато сказал ему Пален, чтобы вывести из ступора. Выйдя к гвардии, новый император произнес фразу, которой все от него ждали: «Батюшка скончался апоплексическим ударом, при мне всё будет, как при бабушке».

«Порядочные люди в России, не одобряя средство, которым они избавились от тирании Павла, радовались его падению, — указывает в своих записках Фонвизин. — Историограф Карамзин говорит, что весть об этом событии была в целом государстве вестию искупления: в домах, на улицах люди плакали, обнимали друг друга, как в день Светлого Воскресения. Этот восторг изъявило, однако, одно дворянство, прочия сословия приняли эту весть довольно равнодушно».

Новый император начал с помилований: до 21 марта (дня погребения его отца), по подсчетам историка Н. К. Шильдера, было «всемилостивейше прощено и освобождено 482 человека».

«Я не поздравляю Вас с тем, что Вы сделались властителем 36 миллионов подобных себе людей, но радуюсь, что судьба их отныне в руках монарха, который убежден, что человеческие права не пустой призрак и что глава народа есть его первый слуга, — написал своему бывшему воспитаннику Фредерик Сезар Лагарп (1754–1838) из Женевы. — Я воздержусь давать Вам советы; но есть один, мудрость которого я уразумел в несчастные 18 месяцев, когда я был призван управлять страной[21]. Он состоит в том, чтобы в течение некоторого времени не останавливать обычного хода администрации, не выбивать ее из давней колеи, а внимательно следить за ходом дел, избегая скоропостижных и насильственных реформ. Искренне желаю, чтобы человеколюбивый Александр занял видное место в летописях мира между благодетелями человечества и защитниками начал истины и добра».