Дьявол Цивилизации - [17]

— Ничего, ничего… — сердито забормотал Зельцинский, нервно дергая из стороны в сторону лежащее перед ним бедное письмо, которое при очередном неосторожном рывке заскользило по лакированной столешнице и спорхнуло на пол.

Моторин поднял письмо и аккуратно положил его перед Зельцинским.

— Спасибо! — нервно поблагодарил Зельцинский.

— Пожалуйста! — подчеркнуто вежливо ответил Моторин, хотел еще что-то сказать, но, видя, что его старому товарищу самому не по себе, молча встал и вышел из комнаты.

«Чвак!» — издал смачный звук импортный замок захлопнувшейся двери, а сам Моторин уже стремительно вышагивал по пустынному коридору с лицом человека, который о чем-то догадывается, давление в груди которого все нарастает и вот-вот может излиться потоками возмущения.

Но вот однажды, во время очередного променада по коридору, гонимый нетерпением и смутными предчувствиями, он стремительно разворачивается кругом и почти бегом влетает в свою рабочую комнату.

Попиков все так же спокойно и деловито колдует над разблюдовкой. Моторин в изумлении останавливается перед своим рабочим столом, на котором — наконец-то! — появилась одна-единственная, столь долгожданная бумажка.

— Н-ну в-вот, — говорит Попиков, радуясь за товарища. — И-и у-у т-тебя п-появилась р-работка. П-правительственное п-поручение! К-коротко — «ПП». Трудись, Л-леша!..

Алексей Иванович буквально «сгрыз» это поручение, развил лихорадочную деятельность, переполошил ряд отделов Госплана, вызвав тем самым скрытое недовольство, связался с заводами, с некоторыми отраслевыми министерствами — словом, сделал работу за неделю при контрольном сроке — месяц.

Всю эту неделю Алексей Иванович жил полной жизнью, возбужденно обменивался впечатлениями с Попиковым, и ему уже стало казаться, что жизнь тут «ничего себе», для творчества пути не отрезаны, но что надо, пожалуй, маленечко подшустрить аппарат Государственной плановой комиссии и забросать его тысячами «ПП»…

— Тут главное, — говорил Алексей Иванович Попикову, — так организовать работу, чтобы не было никакой возможности, — Моторин высоко потряс в воздухе указательным пальцем, озорно сияя большими светлыми глазами, — месяцами изучать рисунок древесины на рабочем столе в рабочее время… В нерабочее — пожалуйста, изучай… И чтоб у каждого работы было с запасом минимум на месяц вперед, не говоря уже о том, что мы тут должны думать, заглядывая за десятилетия в будущее. Я, Миша, эту мысль четко сформулирую на ближайшем партийном собрании…

Попиков смущенно смотрел на возбужденного Моторина, и по лицу его металась тень. Потом он вдруг сказал:

— Т-ты о-осторожней, Л-леша… 3-зашунтируют…

— Чхал я на твой шунт! Я хочу работать!.. А то знаешь, что я чувствую все это время, работая здесь?

— Ч-что? — спросил Попиков настороженно.

— А то!.. Каждая клеточка, каждая фибра моей души настолько уже отдохнула от усталостей и треволнений всей моей предшествующей трудовой жизни, что…

— Ч-что?! — еще настороженней спросил Попиков.

Алексей Иванович сложил правую ладошку лодочкой и тыльной стороной приложил к голове чуть выше виска. Затем, издавая горлом странный звук, похожий на смягченное покрякивание крохаля: «Кхгык!» — резко развернул лодочку ладони на девяносто градусов, задорно подмигнув Попикову:

— Вот что! Понял?.. Спятить можно… Нам по пятьсот рублей в месяц платят, а мы естественные узоры древесины изучаем…

Сказав так, Моторин посерьезнел и деловым энергичным шагом прошел к своему вновь опустевшему столу и чинно сел в полукресло. И вдруг барабанный бой ладошек о голенькую столешницу, похожий на призыв тревоги, заполнил рабочую комнату старших экспертов Госплана. Широко открытые глаза Алексея Ивановича изливали на Попикова ядовитый саркастический свет.

На партийном собрании отраслевого отдела Госплана Алексей Иванович Моторин выступил с блеском. Его сухонькое розовое остроносое лицо и большие, похожие на женские, голубые глаза излучали на собравшихся коммунистов столько света, умиления, ярости, сарказма и иронии, его правая рука так часто и энергично взлетала в воздух, а прогнутая ладонь так безжалостно и с отскоком стучала по облысевшему лбу, его сухонькая фигурка настолько гармонично сопровождала своими движениями речь оратора, что сидевшие и слушавшие его коммунисты, и особенно Мурлоцкий, завороженно впитывали каждое его слово, мимический жест или движение.

Сущность выступления Моторина сводилась к тому, чтобы спланировать работу каждого сотрудника на год вперед, чтобы девственно чистые, нагие столешницы не травмировали мозги работников закорючками и загогулинами своих рисунков, чтобы дух творчества и непрерывно приносимой пользы государству трудящихся были доминирующим чувством в душе у каждого…

— Все! — закончил Алексей Иванович и звучно плюхнулся на скрипучий стул.

Слово попросил сильно взволнованный Мурлоцкий, а Михал Михалыч Попиков написал Моторину записку, в которой значилось:

«Шунт обеспечен, с чем тебя и поздравляю! Целую. Миша».

Толстые лупы сильно увеличивали глаза Мурлоцкого, и казалось, что он смотрел на всех черными дырами, прикрытыми увеличительными стеклами очков. Волнение его было столь сильным, что он поначалу только что-то мычал непонятное, но вскоре забасил более отчетливо: