Дьявол Цивилизации - [11]

Еще издали было видно, что стройка жила, что называется, бурной жизнью. Подходя к главному корпусу, он с удовлетворением отметил необычайную оживленность — насыщенность механизмами, перезвоны и непрерывные передвижки кранов, множество серых фигурок людей на разных высотных отметках.

На верхней части фронтона главного корпуса белым по красному требовательный лозунг:

«Даешь пятилетку в четыре года!»

А ниже огромное прямоугольное светлое полотнище на раме, и на нем посредине красным нарисована рука с указующим перстом, утолщающимся к переднему плану, и надпись, от прочтения которой у Гавриила Мефодьевича стало теплей на сердце.

«Товарищ рабочий! Твоя жизнь — национальное достояние и богатство социалистического государства! Береги себя! Не нарушай правил техники безопасности!»

Читал Гавриил Мефодьевич и не верил глазам своим. Сдернул корявым толстым пальцем внезапную скупую слезу, размазав грязь по щеке.

«Ну Кенах! Ну Кенах! Ну Ген Геныч — голова!» — думал Косенко, любуясь плакатом и сообразив, что такое эмоциональное, впечатляющее и мобилизующее на сохранение собственной рабочей, жизни диво надо распространить на все стройки Главка.

И так он полдня один бродил по объектам, придирчиво осматривая каждое рабочее место, но неизменно везде и всюду видел предупреждающие плакаты, ограждения, надежные перила, указательные знаки, в особо опасных местах наблюдающих и страхующих, никто не прошел при нем по ригелю или консоли без предохранительного, пояса, и при всем при том работали все быстро, споро, с какою-то, это было ясно видно, радостною охотой.

Сознание полноты жизни, незряшности всех многолетних усилий в борьбе за жизнь рабочего человека и какой-то тихой, спокойной радости переполнило его сердце.

«Ведь может же! Может же быть как надо!..» — шептал Гавриил Мефодьевич, уже расслабившись, ибо был удовлетворен до предела возможности. Он то и дело отирал пот с лица и шеи платком, который вконец стал черным от пыли, смешанной с потом, и, наконец, исполненный высоких чувств, вошел в первую попавшуюся прорабку и позвонил начальнику стройки.

Кенах поначалу недоуменно молчал, сраженный неожиданностью появления «верховного» начальства, потом хотел было что-то вставить, но Гавриил Мефодьевич уже взахлеб приветствовал его:

— Наповал!.. Наповал ты меня, Генрих Генрихович! Уложил на месте!.. Голова ты, голова! Золотая твоя головушка!.. Теперь-то я вижу, что порядок у тебя справный и заботу ты о людях проявляешь удивительную… Я пролез по стройке, и вопросов к тебе нету… Я, знаешь, устрою у тебя осенью показательный семинар по технике безопасности… Не возражаешь?..

— Чего ж тут возражать, — ответил Кенах, явно сдерживая радостные нотки в голосе. — Но ты еще заметь, товарищ Косенко, что у меня каждый рабочий квартиру имеет, городок не хуже, а может, лучше, чем самый видный микрорайон столицы. А в магазинах — видал? Не просто продукты и промтовары — сплошь деликатесы и дефициты…

— Да, да… — вставился Гавриил Мефодьевич. — Я от тебя все время домой, в Москву, деликатесы и дефициты вожу. Жена все спрашивает потом: когда на Южную поедешь? Привез бы что…

— То-то же! — довольный произведенным впечатлением, подытожил Кенах. — Словом, скажу тебе, товарищ Косенко, любить людей надо!.. Ты откуда сейчас звонишь?.. Жди там. Мой тэбэшник сей момент к тебе подскочит… Рад приветствовать тебя на Южной!

Подъехавший на «газике» начальник отдела техники безопасности стройки поспешно выскочил из машины.

— Наше вам! Наше вам! — воскликнул он, потрясая обеими своими лапищами аккуратную ручку Гавриила Мефодьевича. — Премного обязаны!

Косенко внимательно смотрел на этого огромного детину с не в меру длинными, как ему казалось, руками и ногами и с весьма несимпатичным вислым носом с мясистыми пористыми вздутиями над ноздрями и думал, что вот-де некрасив и нескладен человек, а дело свое справно ведет, за людскую жизнь ответственность чувствует доподлинно, и потому даже это его неуклюжее подхалимство воспринимается теперь без обычного в таких случаях чувства враждебности.

— Могли бы и предупредить, Гавриил Мефодьевич, — не унимался начальник ТБ стройки, — встретили бы, как полагается в таких случаях… в «греческом зале» (маленькая уютная столовая для приезжего начальства), посумерничали бы… С дороги пользительно…

— Ну ладно, ладно, Зайченко, — остановил его Косенко, — я не за тем приехал… Очень нравится мне твое это панно с указующим перстом… Надо распространить… А теперь — свези-ка меня до городка, устал я с дороги…

Зайченко в подобострастном изгибе услужливо открыл переднюю дверцу и, придержав Косенку за локоть, помог поудобнее усесться.

Гавриил Мефодьевич, несмотря на внутренний протест против эдакого подхалимства, все же чувствовал себя крайне хорошо, будто он чуть ли не владыка, по одному чудодейственному слову которого может вмиг произойти самое что ни на есть прекрасное дело на земле.

На окраине городка Гавриил Мефодьевич отпустил машину, и они пошли с Зайченко пешком. Проходя мимо строящегося четырнадцатиэтажного дома, где возводился уже двенадцатый этаж, Косенко остановился и внимательно осмотрел объект. Работа, что называется, кипела. На нижних этажах уже шла отделка, из средних в окна вышвыривали мусор, сопровождаемый в полете белым дымком цементной пыли, что явно не понравилось Косенко, но он подавил в себе проклюнувшееся недоброе чувство, на срезе двенадцатого этажа видны были равномерно распределенные по периметру аккуратные штабеля кирпича. Каменщики весьма энергично вели кладку. В этот момент у самого карниза появился молодой парень с блокнотом, видать бригадир, и, неудачно переступив через слегка возвышавшуюся над общим уровнем кирпичную переборку, покачнулся, потерял равновесие и в следующий миг уже летел в свободном падении вниз, и все это на глазах у Гавриила Мефодьевича и Зайченко, которые прослеживали развитие катастрофы с самого что ни на есть начала. Падая, парень выронил блокнот, и теперь он летел по своей кривой траектории, кувыркаясь и всхлипывая белыми страницами, сильно отстав от падающего человека.