Двойник господина П. - [21]

«А Генка– то испугался, что этот респектабельный генерал и почётный академик его узнает. Даже несмотря на то, что прошло столько времени. Такое, я думаю, не забывается. Вот этим я и воспользуюсь. Прижму куратора разоблачением, а он пусть вытаскивает «Славянский батальон» как хочет. Его проблемы. Заодно, и за тот обман расквитаюсь», – нашел я решение проблемы, как считал тогда, вполне выполнимое.

На сегодня всё, утомился. До свидания, друг мой.

Сан Саныч.»

Письмо тринадцатое.

«Здравствуйте, Алексей! ( Надо же, впервые назвал Вас по имени.)

После той поездки на Кавказ, Геннадий долго не появлялся. Я в это время мучил себя вопросами – «Как такое могло произойти? Куратор специально подсунул фальшивые бумаги? Значит, жена с сыном были живы всё это время, а я ничего об этом не знал? И знай я, что они целы, то и в «Невском экспрессе» они б не оказались. И Сашка была бы живая сейчас».

Не верить Егору я не мог. Вряд ли его отправили в детдом, если бы мать не погибла. И сама Сашка не допустила бы этого. Или опять это – «игры патриотов»? Тогда не слишком ли много трупов для этих игр?

Генка да, зарекомендовал себя сволочью сразу. Позже, когда я поверил в смерть родных, мне стали безразличны эти моральные аспекты. Ну и состояние было, прямо «анабиоз» какой-то. Потому и притупились все негативные чувства, возникшие вначале к нему. Мы ж были как коллеги, а коллег не выбирают – работать приходится со всякими.

Теперь всё менялось. В моей жизни появился какой-то смысл. Мне надо было спасать сына любым способом. Поэтому Генкин цинизм нужно было тоже принимать в расчёт. На случай, если куратор взбрыкнёт, рассматривал и другие варианты.

…В тот год военная разведка отмечала своё 90-летие. Должны были пройти торжественные мероприятия с участием как действующих, так и бывших сотрудников. Господин П. не любил бывать на подобных «корпоративах». Когда-то, военная разведка и внешняя разведка КГБ были своеобразными конкурентами. В каждой службе сложились свои традиции, выросли целые поколения профессионалов. И возможно, господин П. чувствовал неприязнь военных разведчиков именно потому, что сам был выходцем из конкурирующей службы.

Поехал на торжество я. Пока говорили приветственные речи и зачитывали поздравления, я осматривал зал. Вдруг, на одном из рядов, я увидел своего бывшего командира – Полковника. Он почти и не изменился с тех времён, больше седины только стало. Сердце моё забилось чаще. «Вот кто может помочь спасти сына!» – пришла мне в голову мысль.– «Надо только переговорить с ним».

На банкете, я нашёл возможность оказаться рядом с Полковником и понаблюдать за ним. Сам он ко мне подходить не спешил, в отличие от остальных, которые выстроились в очередь, чтобы засвидетельствовать, так сказать, своё почтение. Тогда я, поприветствовав всех желающих, сам подошёл к нему и протянул руку. Полковник нехотя пожал её. В это время, я наклонился к его уху и шепнул: «Изба» заберите «Букварь». Когда-то, давным-давно, именно так я вызывал поддержку в Афгане. К слову сказать, память у Полковника отменная. И он мгновенно вспомнил и спецоперацию, и место, и участников. Поэтому, когда я предложил переговорить наедине, он уже был не таким отчуждённым.

Я попросил организовать кабинет для «неформального» общения. Чтобы не вызывать подозрений, назвал несколько фамилий, в том числе и Полковника. Названные люди по очереди заходили в кабинет и там мы беседовали «ни о чём». Наконец, вошёл Полковник.

– Имею честь представиться… – начал он.

– Командир, да перестаньте! Это ж я – Костин, – прервал я его возбуждённо.

– Костин? Саша? – удивлённо и недоверчиво смотрел на меня Полковник.

Чтобы окончательно убедить своего бывшего командира, я закатал штанину выше колена и показал дырку от душманской пули. «Вот, помните афганский героин?» – спросил я. Он кивнул, и после этого мы крепко обнялись. Когда я показывал рану, Полковник увидел и протез, но ничего не спросил. Времени было не очень много, на лишние разговоры его тратить не хотелось. Поэтому свою историю я пересказал буквально за пять минут. Про семью не стал ничего говорить, просто изложил факты. Видимо, Полковник о многом и сам догадался, услышав вкратце о том, как меня вербовали. По крайней мере, вопросов он не задавал.

Из моего рассказа Полковнику осталось неясным только одно – как я вообще согласился? Рассказ про коварного старлея был неполным, без упоминания семьи и моей моральной опустошённости после «гибели» родных. Пришлось выкладывать всю историю целиком. И про «подставу» с трупами, и про «доказательства» гибели семьи. В тот момент, рассказывая всё «Бате», я задался неожиданным вопросом: «А вообще, законно ли меня используют?». Причём, используют практически с моего согласия. Надо было признать, что сперва я всё-таки пошёл на уговоры будущего куратора, а потом уже меня просто «убили» – и некрологом в газете, и отрешением от родных. Значит, формально я доброволец, пошёл по своей воле. Но вот потом, шантаж трупами всё-таки был… Да и «процедура» эта, превратившая в робота… Согласен, всех служивых используют в какой-то мере. Но вот ради чего? Если это, что-то вроде антитеррористической операции, тогда понятно: террористы – зло, а зло должно быть наказано. А если это чья-то прихоть? Вот не понравился мне какой-то тип, а я – командир СОБРа, к примеру. Я и говорю своим ребятам: «Хочу голову того-то». И они убежали исполнять – служить то хотят, и пенсию хорошую хотят. Как вот такого командира остановить? Тот же Генка, получил приказ, разработал операцию. Выполнил задачу – получил должность. Но был ли тот приказ – законным? Если приказ законный, то и методы его выполнения тоже? Где проходит та грань законности? И кто это проверяет потом? Как обществу проконтролировать правомерность отдаваемых распоряжений и их исполнения? Всё-таки эта деятельность правительственного уровня, не криминальная среда какая-нибудь.