Двое в новом городе - [43]

— Кто это Гюзелев?

Он напоминает мне об афере с брынзой, рассказывает другие истории, которые я и знать-то не хочу.

— Векилов хватил через край. Мог бы и повнимательнее быть, когда имеет дело с человеком… Разве не так? Я Гюзелева знаю. Он слишком много себе позволил и за это должен отвечать. Это несовместимо с торговлей. Нет, так нельзя! И он должен ответить. Тут Векилов прав. Но это еще не дает права кидаться словами вроде «враг народа», как сделала Бояджиева. Я спрашиваю…

Я сижу на кушетке и сонно поглядываю на подушку. Роняю на нее голову и засыпаю, так и не дослушав, о чем он там »спрашивает. Сколько я проспал, не знаю, но, когда очнулся, вижу: в руках у Лачки чашка. Над ней вьется пар, пахнет кофе.

— Кофе ободряет, — говорит он, подавая чашку. И тут же принимается за свое: — Прошли те времена, когда царил произвол! Теперь партия не позволит такого!

Кошка пробегает по балконному карнизу, освещенному электрическим светом. Лачка сообщает, что ненавидит кошек, потому что они таскают у него цыплят. Я почти не слышу его. Он отхлебывает кофе и спрашивает, верно ли, что мне предлагают стать директором конторы «Винпром».

— Что?

Снова накатывает сон. Мне вдруг привиделось, будто в голове у меня вертится огненный шар. И Лачка почему-то раздувает его. Еще немного, и я начну бредить.

— Послушай, если ты станешь директором, мы такие чудеса завернем. Это я тебе говорю. А что? Гюзелев меня не обманул. На этот раз не обманул. Ты не должен был скрывать от меня. Что же это? Гюзелеву, значит, доверяешь, а мне нет? Небось думаешь его устроить?

— Думаю.

Я вижу себя директором конторы «Винпром». Лачка — мой помощник, а Гюзелев заведует складом. Мы втроем заправляем винной торговлей. Вино льется, деньги звенят.

Незаметно сон опять проходит. За окном занимается заря. Горизонт бледнеет. Плюнуть бы Лачке в морду и бежать из его вонючей кухни! Так и увивается вокруг, словно пес. До чего же он меня опутал! Блестит на полках фарфоровая посуда, пахнет подгнившими фруктами. Семейный очаг. А я чем могу гордиться? А Виолета?

— Станешь директором, уж не забудь обо мне… А с ней не сходись, скомпрометирует тебя.

— Ском-про-ме-ти-ру-ет?! — раздельно говорю я, поднимаясь с кушетки.

Лачка, усмехаясь, глядит на меня. Замахнувшись, я сильно бью его по физиономии. Пощечина настолько внезапна, что он некоторое время продолжает улыбаться. Потом хватается за щеку, отходит к умывальнику, отплевывается. Слышу, как он бормочет:

— Зуб выбил. Дерешься, как бандит. Будто я тебе враг.

— Извини, — говорю я. Делаю шаг вперед, открываю дверь и выхожу из кухни.

Заря разгорается. Я задергиваю занавески на окнах и засыпаю мертвым сном. Не интересуют меня ни солнце, ни люди, ни зубы Лачки…

18

С той ночи Лачка стал осторожнее. Он не потребовал от меня никаких объяснений. Я даже сомневаться начал, а была ли вообще эта пощечина. При встрече мы здоровались, словно между нами ничего не произошло. Перемена наступила в одном: теперь он не рисковал зазывать меня на кухню выпить чашечку кофе или поведать о случившемся в его забегаловке и на нашей улице. Это меня очень устраивало — навалилось столько забот, что было не до него.

На другой день я решил встретиться с Виолетой. Под вечер отправился к ее дому, но не застал. Она еще на заре, быть может, как раз в то время, когда я отвесил Лачке оплеуху, ушла из своей квартиры. Ушла с большим чемоданом, который еле тащила. Направилась к центру города, но куда именно, никто не мог сказать.

Обязательств по отношению к ней у меня никаких. Но разве дело в обязательствах? Она ведь совсем одинока. Кто-то же должен ей помочь. К тому же ее позор — до некоторой степени и мой тоже. И я решил помочь ей, чем смогу.

Пока взошло солнце, я сделал уже две ездки к «Вулкану». В восемь тридцать снова был на комбинате. На этот раз вместо мешков мне велели загружаться щебнем и железом. Грузчики быстро наполняли кузов, а я, как обычно, присел на бочку из-под бензина. Задумался, уставившись перед собой. К реальности меня возвратил Драго. Он проезжал на своем электрокаре и, конечно, не утерпел, чтобы не перекинуться словечком. Я был уверен, что он начнет с Виолеты, и не ошибся. Драго видел, как она шла к вокзалу. За ней с огромным чемоданом тащился носильщик. Это заинтересовало Драго. Перехватив позже носильщика, он спросил, куда отправилась гражданка с большим чемоданом. Тот сказал, что в Софию. И добавил, что она вроде бы не совсем здорова. Больше Драго, как ни старался, ничего от носильщика не добился.

— Что случилось-то? — допытывался он теперь у меня.

Я молчу. У меня снова чешутся кулаки. Боюсь, не дошло бы до преступления. Помогла жареная утка, которой меня угощали, — вспомнил о ней, успокоился. Драго не отстает:

— Как тебе кажется, что-нибудь серьезное?

Погрузка закончена. Ничего не отвечая Драго, я забираюсь в кабину. Он провожает «зил» удивленным взглядом, словно бы говорит: «И ты молчишь, как моя Виолетка. Заварил кашу, да ведь все равно узнаем. Шила в мешке не утаишь». Поворот руля — и машина уже на шоссе. Знаю, что от меня одного зависит сейчас мое благополучие. От моего труда. От моих рук. От руля, на котором лежат мои руки. Все остальное — ложь, обман, иллюзия. Лучше всего не думать об измене. И все же что-то заставляет меня притормозить возле библиотеки. Надежда еще не угасла. В несколько прыжков я одолеваю лестницу, запыхавшись, останавливаюсь перед дверью. Заперта. И никакой записки. Уехала. Прощай! Спускаюсь по лестнице, заскакиваю в кабину. В путь! Подальше от людей, от города, ото всех.