Двое из многих - [98]

Белым ничего не оставалось, как продолжить движение по направлению к городу, тем более что они надеялись, что власть в Красноярске все еще находится в их руках.

И вдруг со стороны железнодорожной станции начали стрелять пушки.

Снаряды рвались в цепи казаков, и конники, как по команде, повернули обратно. Куда им теперь скакать, они, видимо, и сами толком не знали. Самое главное, считали они, — как можно дальше уйти от города.

Среди белых поднялась паника. Слышались дикие крики людей, ржали лошади. На белом берегу темнели неподвижные пятна: то ли лошадь, то ли человек, кто знает? А пушки все били и били. И только когда солдаты все до единого исчезли за склоном холма, откуда еще долго доносились дикие человеческие крики, канонада наконец прекратилась.

По-видимому, восставшим удалось спасти город от нашествия белых.

Красноярск готовился встречать части Красной Армии. На многих домах затрепетали красные флаги… Любопытно, откуда только в городе взялось столько красных флагов?

А сыпной тиф, независимо от событий, которые развивались по своим, казалось, никому не ведомым законам, продолжал свирепствовать в городе. В больницах и госпиталях не было свободных мест. Не хватало гробов, чтобы хоронить всех умерших от этой страшной болезни, и их стали хоронить в братских могилах. В редком доме, в редкой семье не было тифозного больного.

Как по мановению волшебной палочки, из магазинов и лавок исчезли все товары. Ни за какие деньги нельзя было купить мыло.

— Скорее к тюрьме! — крикнул Керечен, когда цепи белых скрылись из виду. — Нужно освободить политических заключенных!

— Пошли!

Но товарищи из подпольного горкома опередили их. Массивные железные ворота тюрьмы, прочное здание которой стояло рядом с железнодорожной веткой, были распахнуты настежь. Стены, которыми была обнесена тюрьма, были такими толстыми, что по их верху можно было проехать на повозке. Царское правительство на совесть охраняло своих узников.

Среди освобожденных оказались Карачони и дядюшка Тамаши. По исхудалому, бледному лицу Карачони текли слезы радости. В бороде Тамаши серебрились пряди волос. Тамаши выглядел нисколько не лучше Карачони. Оно и не удивительно: оба они попали в тюрьму сразу же после белочешского мятежа.

В кругу улыбающихся друзей-венгров оба довольно быстро обрели душевное равновесие.

— Ребята, а оружие у вас есть? — сразу же спросил Карачони.

— Конечно.

— Тогда и мне дайте винтовку или пистолет, — попросил он, а затем поинтересовался: — И еда у вас есть?

— Есть и еда, — ответил ему Мишка Хорват. — А чего бы ты хотел, папаша?

— Жареную яичницу, я так соскучился по ней.

— Тогда пойдем скорее в лагерь, там мы тебе и зажарим яичницу. Из скольких яиц хочешь?

Карачони на миг задумался и вдруг выпалил:

— Если можно, из полутора десятков. Только и моему другу тоже дайте!

Как только освобожденные оказались в лагере, их тотчас же обступили пленные.

Поданная Карачони яичница из пятнадцати яиц была съедена им в одно мгновение.

— Ну как, наелся? — спросил у Карачони Дани Риго.

Карачони не спеша вытер губы и спокойно ответил:

— Вот теперь я чувствую, что что-то поел.

— Несладко, видимо, вам было в тюрьме? — поинтересовался Покаи. — Поголодали небось?

Дядюшка Тамаши раскурил трубку.

— Ужасно… Но теперь все это уже позади… А как приятно, ребята, когда вот так светит солнышко!

— Для вас оно уже светит, — заметил Мишка Хорват, — но еще есть люди, которые не видят его из-за тюремной решетки.

Карачони тоже закурил и так глубоко затянулся, что даже закашлялся.

— Это мы прекрасно понимаем, — проговорил он. — Сидя в тюрьме, мы узнали о трагедии, которая произошла с нашими товарищами. Жаль товарища Дукеса и остальных…

— Еще как жаль, — согласился с ним Мишка Хорват.

— Они честно прожили свою жизнь!..

По дороге в город Керечену встретилось много вооруженных мужчин. Ни на одном из них не было военной формы, зато за плечами каждого висела винтовка.

«Что это за люди? — подумал Керечен и догадался: — Да ведь это, пожалуй, партизаны!»

В городе ничто не свидетельствовало о недавнем господстве колчаковцев, которые исчезли внезапно, словно сквозь землю провалились. Части Красной Армии еще не успели войти в город, а бесчеловечно жестокому режиму Колчака уже пришел конец. Однако не меньшую опасность, чем колчаковцы, представляла для жителей города эпидемия сыпного тифа, которая грозила унести в могилу каждого.

Дома Керечена ожидал Силашкин. Друзья обнялись.

— Мне пришлось сбежать со своей квартиры, — объяснил Силашкин. — Оказалось, у меня слишком много врагов. Кто-нибудь из них под горячую руку может сейчас шлепнуть меня…

Пока друзья разговаривали, Шура внесла и поставила на стол кипящий самовар. Приятно запахло крепко заваренным чаем.

Силашкин пил чай вприкуску, а сам все говорил и говорил:

— Ты даже не догадываешься, кто был в нашем отряде! Помнишь, у нас на стройке работали два китайца? Пао Ли и Пао Шо — так их, кажется, звали. Я никак не научусь правильно выговаривать китайские имена… Какие отличные они солдаты! Все могут выдержать: и холод, и голод, и жару, и ранение… А уж в беде друг друга они никогда не оставят. Они оба заявили, что хотят вступить в Красную Армию.