Двое из многих - [97]

Керечен погладил Шуру по голове:

— Не бойся, Шурочка… Этот человек нам не опасен… Пьяным он не рискнет напасть на меня, а когда протрезвится — тем более. А пьет он сейчас с горя. Ничего, это не беда. Главное для нас — сохранять спокойствие!

— У меня нехорошее предчувствие… Что нас ждет завтра? Что ты будешь делать, когда в город придут красные?

— Встану на их сторону.

— И этого я боюсь! Я же тебя тогда совсем потеряю! А что будет с нашим ребеночком? Слышишь, Иосиф? У нас же будет ребенок!

Керечен осторожно и нежно обнял Шуру.

— Не бойся ничего! Я заберу тебя с собой, домой заберу, в Венгрию…

— Это ты только сейчас так говоришь. Солдатам не разрешают брать с собой женщин.

— А я заберу, Шурочка…

— Нельзя… Да и не могу я отсюда уехать! Я же тебе говорила, что не брошу дедушку… а с ним не пустят… Ты так сильно рвешься домой, да?

Керечен низко опустил голову и тихо ответил:

— Я каждую ночь вижу во сне родной дом. Если я туда не вернусь, то, наверно, сойду с ума… Пусть меня бьют, мучают, калечат, но только бы увидеть родной дом!.. Поскорее бы приходила Красная Армия! Как только она сюда придет, мы с тобой поедем в Европу, в Венгрию. Мне бы еще хоть раз увидеть маму, поцеловать ее…

— Боже, как же мне жить?! — прошептала Шура и прижалась к Керечену. Она долго и страстно целовала его, пока не обессилела, и положила голову ему на грудь.

— Что с тобой, родная? — Керечен нежно погладил ее по плечу.

— Ничего… Ничего… Просто я люблю тебя больше жизни…

ВСТРЕЧА

На следующее утро Керечен пошел в лагерь, почти все обитатели которого высыпали из бараков во двор. Не усидели в своих комнатах даже старшие офицеры. В подбитых мехом шинелях они с важным видом расхаживали по двору, наблюдая за тем, что происходит. И лишь очень немногие предпочли остаться в помещении, наблюдая за происходящим во дворе через окна, к которым они прилипли, как мухи к липкой ленте.

В городе тоже происходило что-то необычное. Еще четвертого января забастовали рабочие, к ним примкнули солдаты.

Ходили слухи, что партизаны взяли Ачинск и соединились с регулярными частями Красной Армии, которые быстрым темпом приближаются к Красноярску. В подпольном горкоме жизнь била ключом. Коммунисты, ушедшие в глубокое подполье перед захватом Красноярска частями Колчака, развили активную деятельность.

Отступление белых превратилось в паническое бегство. Вдоль Транссибирской магистрали по обе стороны железнодорожного полотна валялись трупы солдат белой армии, умерших от тифа, замерзших или погибших в бою.

В лагере для военнопленных распространялись самые невероятные слухи. Многие говорили о том, что перед отступлением белые в первую очередь уничтожают лагеря вместе с пленными.

И вот однажды утром со стороны города послышалась ружейно-пулеметная стрельба. В лагере сразу же создали вооруженный отряд, в который вошло около сорока человек. Командовали отрядом унтер-офицер Йожеф Бернат и Аладар Мехеш. Перед строем стояла задача не дать белым возможности войти в лагерь, помешать им спровоцировать его узников на контрреволюционные выступления.

— Идут! Идут! — раздались вдруг голоса пленных, которые наблюдали за дорогой, ведущей в лагерь.

Пленные из вооруженного отряда моментально заняли свои места во рву, которым был окружен солдатский лагерь. К пленным присоединились русские товарищи. Керечен и Хорват получили пулемет. В руках у Дани Рига была винтовка.

— Они совсем близко! — прокричал молодой солдат, вбежавший в ворота. — Идут по Ачинской дороге!

На календаре — 5 января. Самая холодная пора в этих краях. Бараки в офицерском и солдатском лагерях и казарменные здания, сложенные из красного кирпича, занесены снегом.

Солдаты лежали во рву, в котором были засыпаны землей расстрелянные белыми пленные товарищи. Керечен находился рядом с Покаи. Ульрих в тот день в лагерь не явился.

Со стороны железнодорожной станции послышалась стрельба. Это стреляли белые. Им ответили восставшие рабочие и солдаты.

Из лагеря невозможно было определить, на чьей стороне перевес, а по звуку перестрелки нетрудно было догадаться, что бой идет жаркий…

Сначала из-за холма показался единственный колчаковский солдат, и только. Но не прошло и минуты, как весь склон холма покрылся множеством движущихся точек, которые с каждой минутой все удалялись в сторону города.

Стрелять по ним было бесполезно. Зачем попусту тратить патроны?

«Сколько же их? Несколько сотен или несколько тысяч?»

И вдруг эти движущиеся точки замерли. Они не двигались, и по ним легко было стрелять. Это были конники… Если бы они вдруг сменили направление и начали двигаться в сторону лагеря, их невозможно было бы остановить… Можно, правда, уложить несколько десятков человек, но это не даст нужного результата. А вслед за конниками двигалась еще и пехота.

Не отдавая себе ясного отчета в том, что делают, пленные открыли огонь по конникам.

— Эй ты, дурак, не стреляй! — закричал кому-то Дани Риго. — Все равно ведь не попадешь!

Однако предупреждать было напрасно: стрелять начали все поголовно. Ребята, подгоняемые ненавистью к белым, не могли удержаться от того, чтобы не выстрелить в ненавистного врага.