Двое и война - [43]
— Я же знала… Я всегда знала, что он… такой, — сбивчиво сказала себе вслух Елена Павловна. — Он не мог иначе… — И вдруг она поняла: ее радость — именно оттого, что она не ошиблась в Иване Плетневе. И еще ее беспокоила какая-то промелькнувшая в начале выступления этого человека и забытая теперь мысль. Елена Павловна старалась припомнить ее, но не могла. Такое бывало с нею и раньше: в разговоре терялось вдруг нужное слово или ускользала мысль, и приходилось рыться в памяти, как в сундуке, в котором все перевернуто вверх дном. Но сейчас Елена Павловна не могла рыться в памяти и вспоминать — надо было слушать рассказ, который ставил точки и на ее поездках, и на ее мыслях, и на сомнениях и надеждах.
Человек на экране взял в руки книгу.
— Такой сборник воспоминаний о людях нашей гвардейской дивизии только что вышел, — сказал он. — А наш ротный…
— Ну назови, назови фамилию, — слезливо умоляла Зоя.
— Четверо суток знали мы его. И только. Но это были четверо суток почти беспрерывного боя, а значит, целая жизнь. И потому мы успели и узнать, и полюбить, и запомнить нашего ротного на столь долгие годы. И эта память — с нами, она не остывает. Я хочу показать вам его фотографию… — Человек на экране взял со стола книгу, стал искать закладку. Он делал это не спеша, и Зоя, подавшись вперед, торопила его:
— Ну скорее, скорее же! Вот копуша…
Вася, примостившийся на ручке кресла, в котором сидела Зоя, погладил ее по виску:
— Тихо, Зоинька. Не нервничай, не надо.
Они увидели фотокарточку — точно такую, какая висела у них под стеклом, оклеенным по бокам розовым лейкопластырем.
— Он! — изумленно ахнула Зоя.
— Дедушка, наш дедушка! — закричал Ваня. Аленка подхватила его крик, забегала, залопотала:
— Дедушка, дедушка!
— Я же знала, я же знала, — улыбаясь, шептала Елена Павловна. Теперь она вспомнила то, что поразило ее в начале передачи: человек, рассказывающий о Ване, знавший его, бывший с ним в одном и том же бою, этот человек, как представил его полковник, ведущий передачу, — инженер завода. Завода, который находится в областном центре, в двух часах езды. «И может быть, я не раз сталкивалась с ним на улицах города, когда ездила туда, — думала Елена Павловна. — Но я не знала, что он знает про Ваню, и в поисках его изъездила полстраны. Да, дороги немы. И сколько раз в жизни, может быть, ступаем мы в следы тех, кто нам нужен, кого ищем, кого хотим встретить».
— Дети, спать! — скомандовал Вася. Глянул на часы на руке. — Мама, одевайтесь — через тридцать минут автобус.
Прибежала Антонина Егоровна в шали, сползшей на плечи. Ткнулась в грудь Елене Павловне. Увидев, что они собираются куда-то, испугалась:
— Да куда же вы?
— В область. На студию, — ответил Вася.
— Может, я одна? — спросила Зоя. — А ты с детьми останешься.
— Ты не сумеешь, — отмахнулся Вася.
— Какой разговор? Я останусь с детьми! — вмешалась Антонина Егоровна. — И уложу, и в садик утром сведу.
— Ма, возьмем Зою? — спросил Вася.
— Возьмем — не возьмем. Ты-то чего распоряжаешься? — обиделась Зоя.
— Я не распоряжаюсь, а советуюсь, — ответил Вася.
Они бегали, суетились, говорили громко, торопливо.
На улице они поддерживали Елену Павловну под руки, заглядывали в ее глаза, будто боялись, что она расслабнет и упадет. Но она была все так же спокойна и радостна.
Как вымытые, светили крупные звезды. Хрустел под ногами снег. Васю захлестывало чувство благодарности, за что и к кому — он и сам не смог бы объяснить. «Иваны — кому не сводило челюсть от презрения к лапотной России? «А, рус Иван, совьет Иван!» — Восторженно произносит мир теперь. Да, мы Иваны. Мы — русские, советские! Мы живем и будем жить!» — с гордостью думал он, бережно поддерживая Елену Павловну под локоть.
Пошел снег. Он косо летел навстречу, свирепо бил в лицо, и казалось, будто кто-то, разъярясь, швыряет пригоршни мелких колючих гвоздей. Нельзя было открыть глаз, и Елена Павловна шла, чуть смежив веки, видя перед собой только белый, косо летевший снег. Вася шагнул вперед и пошел, прикрывая собой женщин. Он шел как в атаку. «Это прекрасно, — думал он, — что людям дана память, что солдаты Великой войны не забывают павших и рассказывают о них нам и нашим детям. И как воздух очищается снегом, так и мы, и следующие за нами поколения вечно будем очищаться подвигами Солдата Великой войны».
На ярко освещенной остановке их ждал автобус.
1966 г.
Свердловск — Волгоград
ДВОЕ И ВОЙНА
Молодежи.
Юношам и девушкам, которым сейчас столько, сколько в войну было моим товарищам — фронтовикам.
Автор
ПРОЛОГ
Нет, я не умею жить в больших городах.
Людской поток втягивает меня в свой ритм, несет, и я в нем — будто пылинка, подхваченная ветром. С удивлением отмечаю, что огромный и сильный поток этот слит из множества ручейков. Медленно, не спеша, точно на прогулке, идут занятые разговором пары: девчонки… пожилые женщины… парни… он и она… Их обтекают, как острова. Узкий извилистый ручеек тех, кого интересуют магазины, жмется к зданиям, втекает в распахнутые стеклянные двери магазинов и вытекает из соседних дверей. Основная же масса потока — та, что составляет и определяет его ритм, — люди, которые торопятся.
«Сестренка батальона» — так любовно называли бойцы и командиры танкового батальона своего санинструктора Наташу Крамову — главное действующее лицо этой повести. В горящем танке ворвался в скопище врага ее муж, комбат Румянцев. Он обеспечил успех батальону, но погиб. «Она не плакала. В груди все словно промерзло, застыло». Но надо жить. Ведь ей нет еще и двадцати... Жить или выжить? Эти две мысли подводным течением проходят в книге. Героиня выбирает первое — жить! Пройти через все испытания и выстоять.
Прозу Любови Заворотчевой отличает лиризм в изображении характеров сибиряков и особенно сибирячек, людей удивительной душевной красоты, нравственно цельных, щедрых на добро, и публицистическая острота постановки наболевших проблем Тюменщины, где сегодня патриархальный уклад жизни многонационального коренного населения переворочен бурным и порой беспощадным — к природе и вековечным традициям — вторжением нефтедобытчиков. Главная удача писательницы — выхваченные из глубинки женские образы и судьбы.
На примере работы одного промышленного предприятия автор исследует такие негативные явления, как рвачество, приписки, стяжательство. В романе выставляются напоказ, высмеиваются и развенчиваются жизненные принципы и циничная философия разного рода деляг, должностных лиц, которые возвели злоупотребления в отлаженную систему личного обогащения за счет государства. В подходе к некоторым из вопросов, затронутых в романе, позиция автора представляется редакции спорной.
Сюжет книги составляет история любви двух молодых людей, но при этом ставятся серьезные нравственные проблемы. В частности, автор показывает, как в нашей жизни духовное начало в человеке главенствует над его эгоистическими, узко материальными интересами.
Его арестовали, судили и за участие в военной организации большевиков приговорили к восьми годам каторжных работ в Сибири. На юге России у него осталась любимая и любящая жена. В Нерчинске другая женщина заняла ее место… Рассказ впервые был опубликован в № 3 журнала «Сибирские огни» за 1922 г.
Маленький человечек Абрам Дроль продает мышеловки, яды для крыс и насекомых. И в жару и в холод он стоит возле перил каменной лестницы, по которой люди спешат по своим делам, и выкрикивает скрипучим, простуженным голосом одну и ту же фразу… Один из ранних рассказов Владимира Владко. Напечатан в газете "Харьковский пролетарий" в 1926 году.
Прозаика Вадима Чернова хорошо знают на Ставрополье, где вышло уже несколько его книг. В новый его сборник включены две повести, в которых автор правдиво рассказал о моряках-краболовах.