Двое и война - [42]

— Вот-вот, — произнес отец. — А ты доложи бабушке, как обругал ее.

Ванюшка примолк. Зоя хохотала:

— А он… ой, не могу… а он, ма, обругал ее… балбесиной. У, говорит, балбесина…

— Да, — осмелев, снова подтвердил Ванюшка. — Я как скажу ей: у, балбесина! А она сразу — грох! Испугалась, так я строго сказал.

Елена Павловна ухватила его за ручонки, подтянула к себе:

— Так не годится, Ваня. Человек всегда сначала учится. Любому делу. Вспомни: ты совсем недавно не умел одеваться, застегивать пуговицы. А как ты учился кататься на коньках? А? Бабушка взяла тебя за руки и водила. Да при этом еще всякие ободряющие и ласковые слова говорила. Чтобы вера твоя в самого себя, в свои способности не пропала. А ты?.. Аленушке, наверное, после этого и на коньках-то стоять расхотелось. Правда?

— Правда, — угрюмо кивнул Ванюшка.

— Надо бы попросить у нее прощения, да она еще маленькая, не поймет. Поэтому мы с папой тебя простим. За нее. Понял? А маме тут вовсе не над чем смеяться, — сказала она Зое. — Плакать надо, если сын будет злым и грубым.

— Я не злой и не грубый, — хмуро возразил Ванюшка.

— А зачем обижаешь маленькую сестренку? — спросил отец. — Я тебе еще на катке сказал: ты плохо воспитан.

— Сами же меня воспитываете, — буркнул Ванюшка и ушел в спальню, хотя телевизор был включен и ему очень хотелось смотреть передачи. Он подвинул к двери стул, сел, но на экран не смотрел. Делал вид, будто занят своими руками — складывал их то так, то как-нибудь по-другому. Сгибал пальцы трубочкой, приставлял к одной руке другую и, как в бинокль или в подзорную трубу, разглядывал маму, Аленку, папу, дедушкин портрет на стене. И совсем-совсем немножко глядел на экран телевизора. Там сидели какие-то дяди — торжественные, нарядные, с орденами и медалями на груди.

— Бабуся, бабуся! — не выдержал Ванюшка. — Иди скорее! Про войну, про солдат будут показывать!

— Я здесь, я смотрю, — отозвалась Елена Павловна от двери. Полное безмыслие, как глубокая задумчивость, охватило ее. Она ничего не видела и не слышала, слова касались ее слуха, как мухи касаются стекла.

А передача все шла. Говорил один, другой, третий. Их было много. И среди них — женщина. «Мне тоже надо было уйти с Ваней, — подумала Елена Павловна. — А Зоя? Куда бы я ее девала? Нет уж, нечего давно скроенное перекраивать…»

Она вышла из-за шторы, опустилась в кресло под торшером, стала слушать. Говорили об атаках, о действиях в тылу врага, о боях за какой-то город.

— Ваня, Лена, спать! — скомандовала Зоя. — Уже девять.

— Ма, еще немножко. Только про войну. Ну, ма! — заныл Ванюшка. — Скоро же кончится, совсем-совсем минутка осталась. Не будет же одна передача до самого допоздна!

— Пусть досмотрит, — попросил Вася. Заглянул в программу: — В девять десять уже сельскохозяйственная начнется.

Елена Павловна поняла, что Вася делает это ради нее, и потянулась к розетке.

— Давайте лучше выключим. Режим есть режим, — сказала она.

— Давайте. — Вася тут же зажег верхний свет. В это время ведущий передачу предоставил слово худенькому и маленькому лысому человечку.

— Я хочу рассказать об одном ротном… — начал он.

«Ты-то как воевал, такой воробеюшка? Или уж это годы тебя иссушили?» — Елена Павловна дернула штепсель.

Изображение исчезло. Но еще продолжался звук:

— Иване Плетне…

Елена Павловна не сразу поняла смысл сказанного. Она будто забыла и теперь напрасно пыталась вспомнить что-то, связанное с этим именем.

— Включай, включай скорее! — закричала Зоя.

— Мама, о Плетневе же! — кричал Вася.

— Про дедушку, про дедушку рассказывают! — кричал Ванюшка.

— Да, да… сейчас, — дрожащими руками Елена Павловна искала и не могла найти розетку. Зоя выхватила у нее шнур и тоже долго водила по розетке, не попадая вилкой в ее отверстие.

— Скорее, скорее же! — требовал Вася. — А, пустите, пожалуйста! — Он включил телевизор. Все замолкли. Изображение не появлялось мучительно долго. Но уже появился звук.

— …был их первый бой, — услышали они. Потом на экране возникло дрожащее расплывающееся лицо маленького и сухонького лысого человека. Оно приближалось, увеличивалось — стала видна каждая морщинка у глаз, а на лацкане пиджака — Звезда Героя. — Мост был заминирован, но немцы не успели его взорвать. Ротный шел первым, и на огромной скорости. Он настиг минеров в те самые секунды, когда они уже готовы были поджечь бикфордов шнур. Переправа была наша, и «тридцатьчетверки» уже мчались по ней. А первая машина — машина нашего ротного — в это время загорелась. На самом спуске с моста в нее попал снаряд. Конечно, экипаж мог выскочить, и мы готовы были прикрыть его огнем своего пулемета. Но ребята решили иначе: танк, этакая горящая махина, развернулся — и в сторону. Куда он?.. Мы поняли это только после боя, когда пришли сюда и увидели на берегу развороченную, разметанную взрывом вражескую батарею. А неподалеку — два катка да башня с номером машины нашего ротного… В общем, геройски погибли ребята.

— Ну, повторите же фамилию, пожалуйста! — молитвенно приложив к лицу руки, просила Зоя. Елена Павловна молчала. Теперь она знала, что это — Ваня. В голове, в ушах все звучали слова остывающего телевизора: «Иване Плетне… Иване Плетне…» Ее удивляло только собственное спокойствие и внезапно явившаяся радость, которая казалась нелепой и стыдной.