Двое и война - [25]

— Что для войны твоя или его уверенность, Ленушка? — несмело возразила она. — Убьют, и все.

— Не говори так. — Елена положила ложку, выпрямилась: — Никогда!

После болезни в ней появилось что-то новое — тихое и уверенное.

У Тони опять задвигались губы, выкатились слезы из глаз.

— Не буду, не буду, только ешь. Досыта ешь… И горе у тебя — не дай бог никому, — помолчав, продолжала она, — а все равно завидую я тебе, Лена. Я так не умею. И письма получаю часто, а все равно не умею верить, как ты. Каждую минуту боюсь: убили, убили Колю фашисты. Черная кошка дорогу перебежит, я обхожу улицу переулком. Один раз на смену опоздала, чуть не судили. И смех, и грех. Сон плохой увидела, опять тревога — убитый Коля. Ногой за мерзлятину конскую зацеплюсь, сердце так и екнет: несчастье будет. А какое несчастье теперь может быть? Одно только — если убьют Колю. Вот ты усмехаешься, — сказала она, заметив на лице у Елены недоверчивую улыбку, — а я, как ни прикидываю, а все получается, что черная кошка перебежала мне дорогу в то самое число, когда Колина машина горела. Ей-богу, в то самое! Хорошо, выскочил он целый-невредимый. А если бы раненый был? Сгорел бы живьем. Иной раз сердце так и захолодеет: а что, если все приметы верные? Ведь из века в век собирали их люди. Узнают же старики погоду по приметам. То-то и оно. Может, какие-нибудь токи прилетают от Коли с фронта, ищут меня. Сказать они ничего не могут, а знать о себе дают — потому я и споткнулась, кошку черную приметила или сон дурной увидела.

— И сколько же ты раз за войну спотыкалась и сны дурные видала?

— Ой, бессчетное число!

— Ну? А Коля твой жив и здоров. Вот тебе и приметы! Нет, Тоня, я просто убеждена: все кончится хорошо. Надо только верить. И ждать.

— Ой, как я жду-то, Лена!

— И я жду… Ну ешь, ешь, а то все простынет. Я так изголодалась, такая у меня жадность на еду…

— Ну вот и ешь сама. А я картошечку из загнетки достану. — Тоня выгребла картофелины, помяла: — Готовы. Зоя, давай-ка чашку.

Обжигаясь, вымазав руки в саже, ели они печеную картошку с солеными огурцами и грибами.

— Хороши! — хвалила Елена грибы. — А кто же собирал?

— Да мы с Кочергиными. Артельно. На всех. И Зойка с нами увязалась. А ведь не близко ходили — в Егорьев березник.

— Жалко, в прошлую зиму у меня груздей не было — Ваню угостить, — заметила Елена. — Теперь уж когда вернется…

Тоня вскинула на нее глаза: «Жар, поди-ка, у нее? А может, он и в самом деле живой, ее Иван? Ведь чем-то должна питаться такая вера?..»

Чаевничали молча. Потом Тоня молча собирала посуду со стола.

— Я помою сама, — сказала Елена. — А ты принеси-ка Колины письма да почитай вслух.

18

Прошел год. Тоня давно уже не спрашивала ни про аттестат, ни про письма. Влетая, как всегда, стремительно, осведомлялась:

— Ну как вы тут?

— Живем, — отвечала Елена.

— Ой, Леночка, — чувствуя себя виноватой, восклицала Тоня. — А Коля письмо прислал!

Иногда она хотела утаить два-три письма: «Чтоб уж не так часто получалось». Но, не умея хранить секреты и скрывать радость, тут же проговаривалась. И письма, которые она искренне желала утаить, оказывались у нее в кармане или в лифчике.

— Не умеешь ты хитрить, — сказала как-то Елена. — Да и не надо. Через письма твоего Коли я своего Ваню вижу: как он воюет, как живет на формировке. И землянку вижу. И окопы. И как танки в атаку идут… Ну читай, читай!

— «Любимая и единственная невеста моя Антонида Егорьевна, цветок мой алый…» — бойко начала Тоня.

— Ох и жутко, должно быть, это, — покачав головой, задумчиво проронила Елена.

— Что жутко? — не поняла Тоня.

— Когда «тигры» гусеницами окоп утюжат, хоть этот окоп и в полный профиль.

— Какой профиль? — удивилась Тоня.

— Да ты что? — Елена недоумевающим взглядом уставилась в Тонины глаза. — Ты же недавно читала мне про то, как вытащил Коля свой экипаж из горящего танка.

— Ну?

— И «тигр» гусеницами утюжил окоп, в который он успел стащить всех…

— Ну?

— Что — ну? Писал он тебе такое или нет? Или уж это я выдумала? — Елена растерянно потирала лоб, виски.

— Ну… писал, — ответила Тоня.

— Писал? — оживилась Елена. — Значит, я ничего не придумала? А как же ты не помнишь, не знаешь? Ты хоть можешь себе представить такое: ты в земле, в щели, а над тобой вражеский танк грохочет? Гусеницами лязгает, крутится волчком, норовит задавить тебя или хоть засыпать, похоронить живьем? Да ты про «тигра»-то слыхивала?

— Н-ну… читала, конечно. Танки такие. С белыми крестами…

— «С белыми крестами…» Тяжелые это танки, Антонина-свет-Егоровна. Броня у них толще, чем у нашей «тридцатьчетверки». И пушка мощнее. Поняла? А наши с тобой… — Елена помедлила, подбирая слово, но, не найдя другого, сказала уже найденное: — А наши с тобой женихи — они воюют на танке Т-34. «Тридцатьчетверка» называется. Это средний танк. Понимаешь? У немцев тяжелый, а у наших средний. Значит, нашим труднее? А они все равно бьют «тигров»!

— Да откуда ж тебе такое известно? — изумилась Тоня.

— В госпиталь с Зойкой, ходим. В кино видала. А больше — из писем твоего Николая. Он так понятно все пишет! Конечно, не прямо. Цензура. Но — понятно.

— Ой, как ты все ладно, хорошо!