Двое и война - [10]

6

Большую часть своей жизни Зойка проводит одна. Она знает, что мама работает в две смены: в дневную и ночную. Дневную смену Зойка не любит. Перед дневной сменой мама еще с вечера наказывает не кататься с горы, не простудиться, не промочить катанки и пальтушку. И рано-рано утром, когда Зойка еще спит, уходит на завод.

Однажды Зойка проснулась, когда на улице стояла темень хоть глаз выколи, а мамы все равно уже не было. И лампа была подвешена под самый потолок, и спички спрятаны. Зойку такое недоверие обижает. Сказано — нельзя трогать лампу и спички, значит, нельзя. Зачем же подвешивать под потолок или прятать?

На столе мама оставляет три куска хлеба — на три еды, вареные картофелины, капусту в миске и солонку с солью. А еще кусочек голубого сахара на дне перевернутой на блюдце чашки.

Но даже сахар, даже то, что Зойка в такие дни ночует дома, не может заставить ее полюбить мамину дневную смену. Потому что трудно сидеть весь день одной. И нет такой игры, чтоб играть с утра и допоздна и чтоб не надоело. Выйдет Зойка на улицу, покатается с обледенелой горки у колодца — и опять домой: одной ведь и на улице неинтересно. Парнишки и девчонки катаются с большой горы за два переулка от Зойкиной улицы. Но Зойке туда нельзя ходить — далеко, надо присматривать за домом. А если не присматривать, то придется сидеть под замком, как раньше, когда она была маленькой. А это и вовсе плохо.

Днем прибегает тетя Тоня, достает из печи щи или ведет Зойку к себе и кормит своими щами.

— Мои-то свеженькие, — нахваливает она. — Только что сваренные, даже без упреву.

Щи без упреву Зойке нравятся.

Когда стемнеет, тетя Тоня прибегает еще, чтобы зажечь лампу и подогреть самовар. Как-то тетя Тоня спросила:

— Сиротливо тебе? Может, ко мне пойдешь? Будем вдвоем — ты да я.

— Не хочу, — сказала Зойка. — Я буду с куклой играть.

— Ну тогда тащи сюда свое кукольное барахло.

Зойка принесла пустые спичечные коробки, тряпочки и тряпичную куклу — Олю. У Оли были даже глаза, нос и рот — мамка нарисовала их послюнявленным чернильным карандашом.

— Ну вот. Играй на столе, — сказала тетя Тоня. — Тепло, светло и мухи не кусают. И удобно: сиди на табуретке.

Зойка тут же собрала все в подол платьишка, строго сказала:

— На столе нельзя, не знаешь, что ли? В спальне я на полу играю. А тут мы едим. Так люди не делают.

— Ну? Поди ж ты, — удивилась тетя Тоня. — Ну и как же теперь быть? Будешь сидеть у окошка?

— А ты неси лампу в спальню, я там и поиграю.

— А гвоздь там есть для лампы?

— Зеркало можно снять, поставить на косячок, а заместо него лампу повесить.

Так Тоня и сделала. А когда она ушла, Зойка взяла потускневшее пятнастое зеркало величиной с мамину ладонь. С тех пор оно стало самой интересной ее игрушкой.

И все равно Зойка не любит мамину дневную смену.

После отъезда папы на фронт мама стала работать в ночную, и Зойка рада этому.

Прямо с завода заходит мама к тете Тоне. Зойка здесь и уже ждет ее. Держась за руки — и по улице, а не через огород, — идут они домой. Зойке немного обидно, что их дом рядом и идти приходится мало. Все это как всегда, как обычно. Только мама стала каменной.

Они отпирают замок, входят, раздеваются. Зойка достает с полатей лучинки, а мама наливает и разжигает самовар, оттирает руки синей, припасенной еще с лета глиной и долго моет их теплой водой — огромный чугун с водой всегда стоит в печи, в загнетке.

Потом они топят печь — большую, русскую, или маленькую — железку.

Они все делают вместе: вместе закатывают в печь картошку — на завтрак, моют и чистят картошку для щей — на обед, рубят в бочке замерзшую капусту. Мама рубит сечкой, а Зойка — деревянной поварешкой сгребает нарубленное к одному краю, то и дело спрашивая:

— А столько хватит?

— Не хватит. Еще надо, — отвечает мама, и тогда Зойка отдает распоряжение:

— Ну давай еще руби!

Зойка любит горячую печеную картошку. Мама достает ее, отмякшую, из деревянной чашки, плотно укрытой тряпкой.

— Еще поколоти ее ребром ладошки. Вот так, — показывает мама. — Ох и вкусная будет!

Зойка старательно колотит, чистит, ест, макая в соль на клеенке.

— Вкусная!

— А ты с капустой, с капустой. Еще вкуснее будет, — говорит мама. Сетует: — Жалко, груздочков не посолили.

— Жалко, — соглашается Зойка. Хвастает: — А я у тети Тони брусничный морс пила. Она на базаре бруснику купила и меня угощала!

— Балует она тебя, — говорит мать.

После еды они моют посуду и прибирают в доме. Пока мама протирает подоконники, Зойка вытаскивает из ведра с горячей водой распаренный травяной веник, стряхивает его в сенцах, закатывает в мешковину, чтоб помягчел, а потом подметает.

— Вот я дров и воды натаскаю, — говорит мама, — тогда уж и подмести можно. А сейчас — бесполезно.

Мама уходит за дровами. Зойка одевается и выбегает вслед за нею. И пока она набирает охапку, Зойка, схватив полено, успевает отнести его в дом и вернуться ва другим.

— Помощница ты моя, — говорит мама, и Зойке хочется плакать — так печально она говорит.

Вместе с матерью отправляется Зойка и к колодцу. Бадейка у колодца сильно обледеневает, и для двух ведер надо достать три бадейки воды. Журавль скрипит, обледеневшая, отполированная рукавицами, будто стеклянная, веревка скользит вниз, бадейка с шумом плюхается в воду.