Двенадцать шагов фанданго - [12]

Я водил бритвой по толстой коже брюк взад и вперед, чтобы определить шов. Сделал разрез, шов немного разошелся. Перенес лезвие к следующему отрезку кожи.

— Ты знаешь, это действительно очень качественные штаны, — заметил я, — прочные, как черт.

Может, коленный рефлекс стал реакцией на насмешку, но он вдруг вскрикнул и вырвал ногу из моей руки. Опустив голову, я увидел кровь на коже, на лезвии и на своих пальцах. Свою кровь.

— Помнишь, — прохрипел я, — снежный буран? — И показал ему свои пальцы: — Теперь мы квиты.

Я прорезал шов до колена и разорвал брючину. Нога была покрыта желто-сизыми гнойниками, жирными и блестящими, как личинки крупных насекомых. От них шел дурной запах.

— Ты тупая скотина, — прошипел я, качая головой. — Посмотри, на что это похоже. — Поднялся, обернул кровоточащий палец подолом своей тенниски. — Тебе придется повидаться с врачом, приятель.

Иван выглядел встревоженным, пытался сесть. Он не смотрел на гнойники.

— Все так плохо?

Пока я тер щетину, не зная, как ответить, из темного угла комнаты появилась Луиза, взглянула из-за моей спины на тахту.

— О боже! — воскликнула она, закрыв ладонью рот, и посмотрела на меня так, словно я был повинен в происшедшем. — Что ты собираешься делать?

Я пожал плечами:

— Полагаю, нам нужно отвести его к врачу.

Она покачала головой и снова ушла в тень.

— Я не намерена этим заниматься — отведи его сам.

Я настиг ее большими шагами.

— Почему ты не хочешь пойти со мной? А? Почему? — Она попыталась улизнуть, но я преградил ей путь. — Сколько еще ты собираешься вести этот замкнутый образ жизни в наркоте? Сколько? Ты кончишь как Тео — он начал как ты, вообразил, что покинул порочный внешний мир из-за того, что тот был неласков к нему…

— Заткнись! — огрызнулась Луиза. — Болтать проще всего, не так ли? Как ты смеешь говорить, будто я что-то вообразила?

— Что?! — возмутился я и приблизил лицо к ее лицу. — Тогда почему, когда мы куда-нибудь выходим, ты постоянно повторяешь: «Мне надоел до чертиков этот мир»? Предположим, я тоже подхвачу это, а? Кто принесет мне кока-колы? Кто купит выпивку?

— Все не так плохо, — вмешался Иван.

— Заткнись! — взвизгнула Луиза, не разобрав, чьи слова он комментировал.

— Да, не лезь не в свое дело, Иван, — присовокупил я.

— Моя нога, подонки, моя нога не так и плоха. Я осмотрел ее. С ней будет все в порядке!

— Прекрасно. — Я пробил кулаком занавеску из бус. — Чертов нарцисс. Давай потанцуем.

Перебираясь через удлиняющиеся тени к бару Дитера, я глубоко дышал, стараясь вытеснить из сознания мрачные мысли. Иван внес своим появлением настороженность, но меня больше всего беспокоила Луиза. Однажды в полдень, восемь, может, девять месяцев назад, она заявила, что не должна покидать крепость днем. Ее, говорила она, трясет до самых пяток, а в нашем бизнесе принято прислушиваться к жалобам близкого партнера. Затем через неделю или больше она отказалась ехать со мной через долину на полуночную ярмарку, утверждая, что дороги по ночам опасны. На следующий день она вывела из себя последнюю из оставшихся в Андалузии женщин, с которой еще не рассорилась, отказавшись съездить с ней за сыром в Гибралтар из-за участившихся аварий на дороге. И так оставалось слишком мало людей, способных общаться с ней, но ее не беспокоило, что их количество катастрофически уменьшается. Она казалась очень счастливой — хотя счастье, вероятно, не вполне уместное слово, — когда сидела одна в окружении каменных стен. Мне представлялось, что с этих пор Луизу интересовали только наркотики, и я был бы последним негодяем, если бы соглашался играть роль пажа при желчной королеве. Я отфутболил камень, и тот покатился вниз по заросшей сорняками улице. Но однажды куплю себе мотоцикл и расстанусь с ней.

В баре Дитера я встретил интернациональную публику — бездельников, уголовников и неудачников, пьющих пиво и ожидающих революции, которая, по слухам, начнется в ближайшее время. Ни Гельмут, Микки и Хенрик, ни его жалкий брат Октавио не поняли бы, что это глупость, поэтому я не утруждал себя объяснениями. Их больше всего интересовало содержимое небольшой бутылки коричневого цвета с белой наклейкой.

— Сарафем, — произнес Гельмут сосредоточенно. — Что такое?

— Что это? — поправил я его машинально. — Это индуистский бог помешанных женщин, известный некоторым еще как Прозак. — Я схватил пузырек, на котором был указан адрес фармацевтического предприятия: Newtownards, Co. Down. Затем строго посмотрел на Хенрика: — Где вы это достали?

— Нашли, — ответил он беспечно.

— В чьей машине? — уточнил я.

Он ответил мне взглядом оскорбленной невинности.

— Как твой приятель? — поинтересовался Гельмут, прожевывая крупную зеленую оливку.

Я пододвинул к себе бутылку холодного пива «Крисампо» и стал разглядывать ее этикетку.

— Не знаю, — признался с тяжелым вздохом. — Думаю, у него повреждена нога или что-то в этом роде. Он не хочет показаться врачу. — Я сделал глоток из своей бутылки. — Предлагал отвести его, но… — Затем замолчал, неопределенно пожав плечами.

— Так притащи его туда, — предложил Микки.

Я покачал головой:

— Нет. Ну его.

Я просидел на одном стуле шесть часов. Луиза появлялась дважды. Я заказывал ей выпивку. Дважды мы ссорились, и дважды она со скандалом убегала из бара. Я старался быть бесстрастным, пытался быть уверенным и насмешливым, хотел держаться в рамках и выглядеть интересным, принимая дозу за дозой кокаина, но ледяные края пропасти тревоги, в которую я попал, были слишком скользкими, чтобы их преодолеть. Чем яростнее я старался выбраться наверх, тем глубже соскальзывал в ледяную бездну, в глубины неоправданного отчаяния. Я удрученно следил за ночной активностью Гельмута. Он заходил и ускользал из дымного бара вместе с возбужденными подростками из долины, пока их менее самонадеянные приятели сидели в отдалении за угловыми столами, потягивая напитки, которых вовсе не хотели. Один из десяти этих ребят попадет, как пустая бутылка, на свалку презренных любителей кокаина, все отдав и все потеряв ради его надменной ласки. Некоторые погибнут через пару лет, другие — через десять. Все зависит от того, сколько времени и денег они пожелают инвестировать в процесс саморазрушения. Я пристально смотрел на какого-то прыщавого парнишку в тенниске с эмблемой Black Candy, пока он не покраснел и не отвернулся. О боже, я был этим вечером жалким содомитом!