Две жизни Джейн Уинтвордт - [2]

Да еще в не поддававшиеся точному счету выкуренные за день сигары.

Больше тихий джентельмен Джордж-Саймон Уинтвордт, инженер-программист одной из телефонных компаний Джорджстауна, ничего такого себе позволить не мог!..

Франция, Бретань, июль 166***года. Здание магистрата на центральной площади города

— И что же ты, несчастная, можешь сказать высоким судьям в свое оправдание? Как докажешь, что ты не ведьма и не состоишь в постыдном сговоре с дьяволом?! — грозно вопрошал сухопарый, длинный, как жердь, епископ, высокомерно прикрывая глаза и обращаясь к маленькой, тоненькой рыжеволосой женщине, с чертами лица, явно выдававшими ее иудейское происхождение. Точеный, с породистой горбинкой нос, большие, слегка навыкате, черные глаза, и тоненькие, изодранные в кровь, длинные аристократичные пальцы рук странно контрастировали с рваным рубищем нищенки, «украшавшем» ее изможденное, прозрачное от многодневного голода и истязаний тело. Она была почти в обмороке и не слышала ни грозного, гневного рыка епископа Луи Бретонского, ни вопросов, которые вслед за ним обращали к ней и другие гневные судьи-инквизиторы.

Пришла в себя она только в тот момент, когда два тучных и страшно пахнущих стодневным (никак не меньше!) потом и прокисшим вином стражника, подскочив к ней и бряцая шпорами огромных сапог, звон которых больно отдавался в ее гудящей, голодной голове, стали выволакивать бедняжку на середину зала.

На ногах она, конечно, не удержалась, и стоило только шарообразным стражам порядка выпустить ее из своих цепких стальных лап, как она тут же упала на колени прямо напротив резного высокого кресла судии-епископа.

Тот явно остался доволен коленопреклоненной беспомощной фигуркой у ног! Казалось, двинь жердь-епископ лениво своею долговязой ступней и смог бы легко раздавить лежащую женщину, словно мошку!

Однако не пошевельнул карающей конечностью всевластный Судия в черной сутане, а лишь злорадно-лениво пророкотал, шевеля костлявою дланью и седыми кустистыми бровями:

— Ну, что ты скажешь, рыжая бестия, отродье дьявольское?! Признаешься ли, наконец, в кознях ведьмовских, в том, что опаивала достойных граждан славной Бретани погаными зельями, опутывала чарами, отбирала имущество, лишая их воли и здоровья, а по ночам устраивала ведьмовские разгульные шабаши с непотребным пением и плясками, шум от которых не давал заснуть достопочтенным гражданам на нескольких улицах?

Признаешь ли ты, вдова, Луиза-Дельфина-Мария Отей, урожденная Ламфор, что ты есть истинная ведьма и прислужница дьявола?! — при этих словах епископ поспешно перекрестился всею ладонью и поцеловал огромный серебряный крест на груди. Его примеру последовали и остальные почтенные инквизиторы, окружившие властительного вершителя судеб, словно стая преданных черных воронов — все они были в одинаковых широкополых сутанах, с серебряными крестами на груди. Только цвет шапочек на их головах был разным: от лилового до густо-черного, согласно духовному сану и рангу каждого.

— Нет, Ваше преосвященство! — еле слышно пробормотала подсудимая спекшимися от лихорадочного жара и жажды губами. — Нет, я просто лечила бедных и несчастных, помогала им чем могла, как велит Господь наш милостивый! Они шли ко мне со своею болью и всякими бедами. Я выслушивала их, давала лекарства и советы! Я никому не сделала вреда! — в горле женщины словно бы шипела огромная змея, с таким трудом она произносила слова — невнятно, проглатывая окончания и звуки.

— Ну да, а потом ты не спеша записывала в свои черные книги всякие заклинания и наговоры, чтоб напустить на человека черную немощь и хворь! Не смей отпираться! Мы нашли в твоем доме, в сундуке у кровати, несколько книг с такими записями, но разобрать их не могли, да и нет надобности, и так ясно: сии книги — дьявольские козни для искушения ума и духа!!

Мы предали их огню. Несколько страниц еще были недописаны. Что ты хотела сотворить, мерзавка?! Отвечай! Написать заклятие о том, как сделать мужчину безумным, младенцев — уродами, а женщину — неплодной?! Отвечай, или тебе всыпят пятьсот плетей, прежде чем Высокий Суд явит милость определить тебе наказание!

— Это труды Парацельса и Гиппократа, Ваше преосвященство! — простонала женщина. — В них нет ни дьявольщины, ни чернокнижия. Там лишь рецепты травяных снадобий и лекарств из минералов.

— Да, например, из кожи лягушки или зуба вампира! — хмыкнул Луи Бретонский и покачал головой в лиловой шапочке. — Чего же ты записала их так непонятно? Мы полчаса трудили глаза, но тщетно!

— Они записаны по-латыни, Ваше преосвященство! Это язык, ведомый всем образованным людям. Меня ему научил мой отец! Я не думала, что Вам незнакомо будет сие наречие… Мне так жаль, что я не смогла докончить мою перепись и спрятать ее от чужих глаз! — женщина даже еще не успела закончить длинной тирады, отнявшей у нее последние скудные силы, как древние мозаичные своды магистрата мощно сотряслись от рева разъяренного лиловоголового судии:

— Молчать, дьяволово семя, нищенское отродье! На площади, высечь прилюдно и сегодня же вечером сжечь дотла, а прах по ветру развеять, а остатки — в землю втоптать, чтоб следа не осталось! Мерзкая ведьма! Иудейка проклятая! Вон с глаз моих! Каждая вшивая чернокнижница еще поучать меня будет, о незнакомых наречиях молоть, имя Святое всуе упоминать, где это видано, Великий Боже?! — Очевидно, епископу, состоявшему, в отличие от простых смертных бретонцев, в приятельских отношениях с Всевышним, позволено было упоминать Его имя в особо торжественные, пафосные минуты, чем он и не преминул воспользоваться, подняв к небу гневный взор и указующий перст с огромным сапфировым камнем в тяжелой золотой оправе, закрывающем полфаланги, которая больше напоминала ястребиный коготь, чем часть тела человека…