Две повести о тайнах истории - [28]

Толстов решил, что обязательно побывает на «Пойдешь — не вернешься». И полетел. Он никак не мог подавить в себе волнения, которое охватывало всякий раз, когда предстояла новая встреча с каким-нибудь неизвестным археологическим памятником. Какая тайна ждала его в этой крепости? Озеро — древнее; значит, и раньше подобраться к Шайтан-кале было не просто. Зачем же там воздвигали крепость? И кто? И когда? Или, правда, сам черт ее выстроил?

Фотоаппарат был наготове. А сердце колотилось сильнее, сильнее. Наконец… «На горизонте, за бесконечной пестрой, бурой, коричневой, серо-зеленоватой щебнистой поверхностью плоскогорья, появляется снежно-белая полоса. Чем дальше, тем она становилась шире. И вот перед нами огромная, серебряная в лучах солнца, сверкающая, как снег, абсолютно гладкая поверхность древнего озера, опоясанная причудливыми разводами темно-серых прибрежных солончаков и резными узорами столовых холмов с выходами многоцветных пластов пород в уступчатых обрывах побережий. На снежном фоне — два темных пятна островов Шайтан-кала: Большого и Малого.

Подходим к островам… Это такие же останцевые столовые возвышенности, с причудливо изрезанными берегами, образованными выходами слагающих их сероватых, зеленоватых и розовато-бурых пластов горных пород… Мы трижды проходим над островами, снижаясь до высоты около пятидесяти метров. Ничего! Никаких следов искусственных сооружений. Шайта-кала, в соответствии с народной легендой, построена не людьми. Это игра природы. Причудливые очертания каменных останцев и зубчатая линия берега действительно производят впечатление развалин. Но это такие же «развалины», как, например, «Чертова крепость» Идинен в стране туарегов, в Сахаре, скалистая возвышенностъ причудливых очертаний, исследуя которую, едва не погиб известный путешественник Барт…»

В отличие от Барта, жизни Толстова при исследовании барсакельмесской Чертовой крепости ничто не угрожало: у него был самолет.

Но ты, дорогой Сережа, наверно, все-таки не удовлетворен тем, что я тебе рассказал об этом открытии. Какое, мол, это открытие? Оно же не состоялось…

Ты неправ. Разве то, что теперь стало достоверно известно: Шайтан-кала — не крепость, а обман зрения, — разве это не такое же нужное открытие, как если бы на барсакельмесских островах удалось найти развалины сооружений? И в том и в другом случае с карты стерто еще одно белое пятно!

Ну вот, исписал чуть ли не целую тетрадь на письмо тебе, а до того, что сам увидел на раскопках, в общем, так и не дошел. Ведь это я все рассказывал пока об авиаразведывательных полетах еще 1946 года, — в нынешнем году я, к сожалению, приехал, когда они кончились. Так давай, сынок, лучше уж не жди от меня больше писем: видишь, как я неэкономен в них. Потерпи, скоро вернусь домой, напишу о том, что увидел, целую книжку и подарю тебе. Но если ты обязательно требуешь писем — что ж! — наклею тогда на книжку почтовую марку и надпишу на обложке твой адрес…

Не сердись, дорогой, — это я в шутку. Будь здоров, Сергей-воробей, жму твою руку и целую тебя.

Папа».

Что такое «везет»

— Некоторые говорят: везет Толстову, — вот в чем дело! — иронически ответил мне Толстов, когда я однажды спросил его, чем объяснить его постоянное «счастье» в раскопках. Но в тоне Сергея Павловича слышалось столько сарказма, что можно было поручиться: подобные реплики отравили ему не один год жизни.

Я решился задать свой вопрос не сразу после того, как приехал на раскопки. Думаю, что если бы спросил Толстова об этом в первый день знакомства, то, может быть, не дождался б ответа вовсе. Разговоры на подобные темы либо пресекают с самого начала, либо они становятся откровенными до конца. А Сергей Павлович Толстов, несмотря на то что к нему сразу же располагала его простота в обращении с людьми, все-таки не производил впечатления человека, столь уж охотно раскрывающегося перед любым собеседником. Восторженное утверждение шофера Коли, что Толстов только и ждет того, чтобы излить перед кем-нибудь душу, по-моему, было ошибочным. Наоборот, Толстов поначалу, как мне показалось, предпочитал сам присмотреться к новому человеку.

Итак, после паузы он продолжал.

(Впрочем, одна оговорка: даже стенограмма не в состоянии совершенно тождественно воссоздать речь человека, особенно если он говорит живо, если беседа непринужденная, если в ней не меньшую роль, чем слово произнесенное, играет порой слово недосказанное, а также усмешка, пауза, взгляд, жест, наконец, такая деталь, как долго раскуриваемая папироса. Поэтому я предпочту передать дальнейшие высказывания Толстова в этой беседе, которую я, по старой журналистской привычке, немедленно по ее окончании занес в блокнот, все-таки своими словами.)

Итак, развивая начатую им мысль, Толстов с немалой грустью сказал мне, что, пожалуй, самое обидное для него в объяснении его успехов одним «везеньем» заключалось в том, что такие реплики позволяли себе бросать в его адрес не только враги. Легко ли было переносить это! Легко ли было выслушивать бездумное: «Эко диво, что Толстов в пустыне, где никто из археологов не пробовал своих сил до него, нашел невесть что! Просто нетронутый угол и удача!» Однако почему же лишь Толстову удача? Почему никто еще до него не заинтересовался пустыней с достаточной настойчивостью? Может быть, главное все-таки не в «везенье», а в том, что Толстов —