Две повести о тайнах истории - [30]

Толстова не раз обвиняли, особенно в его молодые годы, в том, что он чересчур декларативен в своих работах. Но как могло быть иначе? Что он мог противопоставить какой-нибудь буржуазной исторической концепции в начале своего пути, когда фактов для ее опровержения еще не имел, а молчать тем не менее был не в состоянии?

Мне вспоминается одна из моих любимых книг: «Мое поколение» Горбатова. Это то поколение, к которому принадлежит и Толстов Есть в книге Горбатова такой паренек — Алеша. Слушает он урок древней истории в школе, но все ему что-то не так. А как должно быть «так», он еще не знает. И вот он решительно встает из-за парты и говорит учительнице: «Вы все про царей да про царей, — а революции-то у греков были или нет?..»

Я убежден, что многие товарищи и ровесники Толстова по науке тоже постоянно вспоминают что-нибудь в этом роде. Конечно, теперь у них только улыбку способно вызвать неумеренное стремление к голым декларациям. И разве можно сравнить работу хотя бы того же Толстова, но времен 20-х годов, с его работами сегодняшними, когда он получил возможность подкреплять свои положения доказательствами не только собственными, но еще десятков, а то и сотен советских археологов, разделяющих марксистские воззрения!

Вот один из многих примеров. Скажем, раскопки Александра Натановича Бернштама в Казахстане и Киргизии, раскопки, совершенно независимые от Толстова. А тем не менее доказательства идут в общий котел! Что подтверждают находки Бернштама? Да то же, что толстовские: что у народов, обитавших в местах его раскопок, также рабовладельческая формация предшествовала феодальной!

Когда Бернштам начинал свою научную деятельность? В те же годы, что Толстов, — это одно поколение советской науки.

А исключительное открытие, совершенное Окладниковым в пещере Тешик-таш, — открытие полного скелета мальчика-неандертальца, первая находка неандертальца в Средней Азии! А работы Яхьи Гулямова — первого археолога-узбека, получившего ученую степень и первым же нашедшего и исследовавшего памятники древней истории Хорезма!

Толстов перечисляет мне еще и еще работы советских ученых, которым он обязан весьма многим, в том числе труды академика Струве, Воеводского, Грязнова, Тереножкина, Якубовского, Массона, говорит о понимании и поддержке со стороны товарищей, исследующих проблемы хотя и не Средней Азии, но тоже древней истории, — Рыбакова, Арциховского… Целый полк уже вырос марксистов — исследователей древней истории! И как приятно чувствовать, что всегда в нужную минуту найдешь поддержку верных друзей и что у тебя их так много!

* * *

После этой беседы с Толстовым многое в нем я увидел совсем по-другому, чем раньше. И прежде всего вот что. Когда я впервые раскрыл в его палатке радушно предоставленные в мое распоряжение верстки «Древнего Хорезма» и «По следам древнехорезмийской цивилизации», то вначале, признаюсь, я испытал чувство некоторой неловкости, даже досады. Оно возникло при взгляде на посвящение и эпиграфы на книгах. На «Древнем Хорезме» подряд, в подборку, шли эпиграфы из двух поэтов: древнебухарского поэта Афзаля-ад-Дина и… Маяковского. «По следам древнехорезмийской цивилизации» посвящалась… умершему 900 лет назад ал-Бируни.

«Зачем, — подумал я тогда, — такому крупному и серьезному ученому, как Толстов, оригинальничать перед читателем?»

Однако по мере того как я узнавал его ближе, я с облегчением и радостью понял, что заблуждался. Нет, не из-за оригинальничанья появилось на титульном листе книги Толстова почтительное посвящение им своего труда ал-Бируни.

Ведь действительно, когда моряк пускается в плавание по маршруту, пройденному до него, допустим, только Лазаревым, и сверяет ход своего корабля с его лоцией, то разве Лазарев — из-за того, что он составлял эту лоцию сто или даже больше лет назад, — кажется ему не живым? Да он для него и сегодня самый дорогой друг! Таково же отношение Толстова к ал-Бируни: «Мне при жизни с вами сговориться б надо!»

…И я вижу, как Толстов, поставив последнюю точку в последней фразе своего исследования, задумчиво пишет на титуле название, вбирающее в себя всю его жизнь, все сердце и ум: «Древний Хорезм», — а затем накрывает рукопись чистым листом и старательно, с сыновней нежностью выводит посвящение: «Абу-Райхану Мухаммеду ибн-Ахмеду ал-Бируни»…

«Так революции у греков все-таки были или нет?»

Есть в «Древнем Хорезме» глава, носящая название «Тирания Абруя. Экскурс». Она вводит читателя в гущу социальных отношений соседней с Хорезмом Бухары незадолго до арабского завоевания. Отправная точка главы — легенда о создании Бухары.

Зачем в работе о Хорезме Толстов ввел историю Бухары?

Дело обстояло так. Когда он принимался за эту главу, он располагал одними лишь литературными источниками по древней истории Средней Азии, никакими другими. Между тем они ничего или во всяком случае ничего определенного не говорили о Хорезме. Пришлось прибегнуть к обходному пути: восстанавливать картину социальных отношений в древней Бухаре (кстати, тоже неизвестную до той поры), а затем уже воссоздавать по аналогии картины социальных отношений в Хорезме. Пускай не полностью, но в основном-то должны были быть схожи природа классовых сил и расстановка их в обоих государствах? Конечно! Оба государства возникали и развивались в одно и то же время и на одной и той же исторической почве.