Двадцать веселых рассказов и один грустный - [31]

– Мне ничего не надо, даже шнурков для ботинок.

– Простите, – робко спросил Пьяцца, поражённый ещё сильнее, – но могу я по крайней мере узнать, почему Вам больше не нужно ружье?

– Потому после выстрела падает не только добыча, но и охотник.

С этими словами он попрощался и вышел.

Так он и сделал, старый добрый Эфизио Каналь, слишком гордый и слишком упрямый. И, пожалуй, несколько туповатый.

18 Нехватка места

Раз в теперь уже далёком ноябре на скалах Борга собрались охотники на зайцев. Этих робких и быстрых зверьков с вкуснейшим мясом часто бьют зимой, когда их шерсть белеет, словно снег, за что их и называют беляками. Встретить зайца в горах – дело обычное, хотя здесь они ещё более робкие и шустрые, чем их собратья внизу. Живут они в районе отметки тысяча восемьсот и знамениты тем, что, пугаясь, уносятся прочь огромными скачками. Зимний сезон заячьей охоты длится аж до мая. Ценится не только мясо, но и белоснежные шкурки, которые можно продать по весьма неплохой цене. Тщательно выделанные, они используются при изготовлении перчаток и шуб для девушек и замужних дам. До катастрофы Вайонта зимой в церкви частенько можно было увидеть невесту в шубке из зайца-беляка. А его передняя лапка, предварительно правильно высушенная и подаренная девушке, может помочь завоевать её любовь и убедить рано или поздно прийти в церковь в белой шубке под руку с дарителем. К счастью, так случается не всегда. Может, именно поэтому в наших местах всё больше встречаются не романтичные и галантные кавалеры, а женихи, годные разве что в качестве милостыни.

В то утро на голых скалах Борга, похожих на чудище из далёкой страны, разинувшее белёсые известняковые челюсти, готовые пожрать всё живое, их было пятеро: Челио, Бортоль делла Тайя, Зуан-Огрызок, Палан и Франческо Костантина. Вышли они до зари: безоблачное небо, пока ещё тёмное, обещало ясный день. Это было в ноябре, числа пятнадцатого, если быть точным, когда лучи солнца касаются деревенских крыш очень поздно, поэтому охотники освещали себе путь карбидными фонарями. Камни на склонах блестели, покрытые инеем, словно сахарной пудрой. Наступала зима, и это были её первые знаки. Солнце, ежедневно взбираясь по небосклону, ещё пригревало, но цветки страстоцвета уже пахли гнилью, перезрелые ягоды к разочарованию дроздов лопались прямо на ветвях, а внизу, в ущелье Вайонт, где вилась река, клубился дым из печных труб.

Занимался осенний рассвет, такой же, как и много лет назад. Полусонная долина пряталась в ладонях матери-земли, но народ уже поднимался на работу, а наступающая зима издалека наблюдала за пятью молчаливыми мужчинами, медленно взбиравшимися на скалы Борга. Даже собаки молчали, будто пытаясь сохранить дыхание на потом, когда они, вытянув шеи, помчатся по заячьим следам. Накануне вечером Бортоля делла Тайя в его доме на Кобыльем перевале навестил Челио.

– Сейчас уже шесть, – сказал Бортоль. – Как пойдёшь вниз, не забудь заскочить в «Пилин» и взять вина.

С этими словами он протянул Челио старый кожаный мех на два литра и деньги, чтобы его наполнить. Но расстались они лишь после того, как пропустили по паре стаканчиков и обсудили завтрашнюю охоту.

Челио сделал, как договорились: зашёл в «Пилин», попросил Кати наполнить мех, расплатился и отправился в койку.

Оба они, и Челио, и Бортоль делла Тайя, любили выпить. В последующие годы они напивались регулярно, пока не превратились в горьких пьянчуг, окончательно принеся свои потрёпанные жизни в жертву Бахусу.

Наутро, как уже говорилось, охотники вышли при тусклом свете карбидных ламп. Шли колонной: рюкзаки за спинами, винтовки на плечах. Челио был замыкающим. Он частенько спотыкался, один раз даже растянулся во весь рост, проклиная ночь, тёмную и плотную, словно сланцевая плита. Но вовсе не темнота была причиной его неровного шага: дело было в нём самом, в его усталости и несчастливой жизни. Идущие впереди молчали. Только когда Челио свалился, из-за узкого конуса света донёсся чей-то голос:

– Ce fèsto? (Ты что это там делаешь?)

– Nia (Ничего), – отозвался Челио, – ничего я не делаю.

И они продолжили подниматься столь же быстрым шагом. Осень молчала, молчали собаки, а после того случая затихли и их собственные голоса. До заячьих мест добрались, когда первые лучи солнца уже тронули скалы. Полусонный день откинул розовое одеяло зари и потянулся, уцепившись за вершины окружающих гор. Охотники принялись было делить зоны и задачи, но Челио давно всё для себя решил и выступил первым. Это заметили, только когда начались споры, кто куда идёт.

– Вечно он всё поперек делает, – проворчал Бортоль. – Хоть бы кого из нас с собой взял!

Не прошло и часа, как собаки что-то почуяли и затявкали – сперва тихо, потом всё более решительно, пока, наконец, лай не стал беспрерывным: они подняли добычу. Через некоторое время послышались выстрелы. Первая охота сезона началась, и пара-тройка попавшихся на глаза зайцев уже получила по пуле в живот. В те дни заячья охота часто оборачивалась настоящей резней: люди не довольствовались одной-двумя тушками, они хотели заполучить десять, двадцать или даже больше, если смогут. На охоту ходили, чтобы, продав свежатину, получить возможность содержать семью. То есть стреляли не столько ради еды, сколько ради избавления от нищеты. По крайней мере, раньше оно так было.