Двадцать минут на Манхэттене - [40]

Несмотря на то что из нашей квартиры открывается вид на целый ряд домов, чья форма точно соответствует законодательству, закон о зонировании не возымел непосредственного эффекта на блок как таковой. В нашем блоке – двадцать три дома (включая те, чьи главные входы смотрят на две ограничивающие его улицы с каждой стороны). В их числе – семь квартирных домов, десять частных домов (большинство из которых сейчас разделены на квартиры), два относительно низких квартирных дома с лифтами, небольшая гостиница, пользующаяся особой популярностью у зарубежных туристов, большая аптечно-мелочная лавка[62] со входом со стороны Шестой авеню и гораздо бо́льший квартирный дом, выходящий фасадом на Вашингтон-сквер. Коммерция, согласно закону о зонировании, ограничивается здесь химчисткой, гостиницей с рестораном (с отдельным входом с улицы) и одной из самых изысканных городских едален – «Баббо» (Babbo Ristorante), наследником легендарного «Коуч-хауз». Это место в старинном стиле, с легким южным привкусом, отмеченное у Джеймса Бирда,[63] приметное благодаря ягнячьим отбивным и фасолевому супу, которые подает целый взвод пожилых чернокожих официантов.

Блок, в который встроена «Аннабель Ли», на востоке ограничен Макдугал-стрит (в этом месте она выступает западной границей Вашингтон-сквер и носит соответствующее название), а на западе – Шестой авеню. Эта авеню отделяет древнейшую, сложившуюся еще до провозглашения независимости, часть Виллидж от территории, получившей развитие несколько позже. Позаимствовавшая название у английского Гринвича отдельно стоящая деревня представляла собой скопление ферм и летних домов городской элиты, использовавшей их также для того, чтобы пересидеть городские эпидемии. В годы, последовавшие за эпидемией желтой лихорадки, унесшей в 1798 году жизни 1310 жителей, территория, известная нынче как Вашингтон-сквер, использовалась для захоронений – подальше от городских пределов.[64] После еще одной эпидемии, в 1822 году, многие из тех, кто «сбежал» из изначального голландского поселения на северо-восток острова лишь на время, решили просто остаться здесь, и вскоре после этого Виллидж был включен в городскую черту. Городская планировка и Нового Амстердама, и Гринвича оставались средневековыми: нерегулярная сеть улиц, пересекающихся под неожиданными углами и создающих не похожие друг на друга блоки. Позднейшие кварталы уже пристраивались по планам, в основу которых были заложены прямоугольные сетки. Несколько таких кварталов сцеплялись в единый конгломерат наползающих друг на друга сеток – это характерная черта раннего периода развития Нью-Йорка.

В городе, организованном по сетке, блок приобретает особое значение как в физическом, так и в политическом и социальном планах. Со времен древних греков демократия имела пространственное измерение и, более того, линейный масштаб. В «Политике» Аристотель описывал размеры агоры, основополагающего элемента афинской демократии, как дистанцию, на которой может быть услышан человеческий крик. Это примерно расстояние одного современного городского блока. Платон считал, что полис, ячейка демократического общества, должен объединять пятьсот граждан. Подсчитав дома, непосредственно входящие в наш блок, я могу предположить, что число их постоянных обитателей как раз составляет платоновские пять сотен – размер, чрезвычайно подходящий для сообщества, пытающегося самовыразиться в ходе непосредственных встреч. Существует, однако, очевидная разница между таким видом рационального урбанизма, в котором размеры и численные значения определяются возможностями непосредственного участия, и «научным подходом», где числа – средство контроля.

Если вспомнить о том, в каком огромном городе мы живем, не говоря уж о все увеличивающемся количестве государственных и полугосударственных структур, с которыми мы связаны, важность любого отдельно взятого числа кажется иллюзорной. Но все-таки без этого внятного инструмента местной идентичности и без его ясной связи с большей сетью, определяющей наше чувство соседства, риск отчуждения и отстранения заметно возрастает. Хотя оценка этого предмета в современной политической теории колеблется от «нерелевантной» до «основополагающей», сам подход «лицом к лицу» как движитель коллективной демократии не подлежит обсуждению, а то и просто рассматривается как ее последний бастион в нашем мире, где политические связи все более и более виртуализуются. Блок, в своей пространственной определенности и очерченности, – наиважнейший, ключевой компонент и, в большинстве городов, – базовый орган соседского сообщества, сам по себе являющийся фундаментом, на котором покоится городская жизнь как единое целое.

Неудивительно, что большинство политических и общественных организаций Нью-Йорка действуют на уровне блока – и мириады таких «блочных» ассоциаций взаимодействуют на разных уровнях местного активизма и выстраивают стратегические альянсы с другими блоками. Наша ассоциация, чьи собрания носят спорадический характер, выступает проводником политической цепи, посредником, обеспечивающим взаимодействие с другими соседскими институциями, включая местный совет, местных политиков, полицию, государственные агентства, а также с группами, созданными для решения более узких задач, таких, как охрана памятников, парков или социальные вопросы. Группы, с которыми взаимодействуем мы, конечно, сильно разнятся по значимости и влиянию; в данный момент «Общество Гринвич-Виллидж по сохранению исторического наследия» (Greenwich Village Society for Historic Preservation, GVSHP) благодаря своей сильной и четко выраженной лидирующей позиции играет особую роль в дебатах, касающихся будущности нашего района. Конечно, наши блочные ассоциации не совсем на уровне, скажем, кубинских Домовых комитетов по защите революции, но имеют перед ними то преимущество, что являются выборными, спонтанными и созданными для свободного обмена мнениями, а не для того, чтобы обеспечивать выполнение разнообразных запретов или наблюдать за соседями. Последнее – критически важно. В ситуации чрезмерно централизованной власти (еще усилившейся с началом «Войны с террором») и все более и более хищнического капитала местное сопротивление – последний рубеж гражданской защиты против тех глобальных процессов, что определяют нашу повседневную жизнь.