Двадцать минут на Манхэттене - [38]

Внедренная в 1811 году система блоков и земельных участков выросла из ранней версии того, что сейчас нам известно как «девелопмент» – эффективная организация собственности, логично нарезанной таким образом, что размеры каждого участка отвечали преобладавшей архитектуре того времени. Эта архитектура подразумевала, что здания относительно невелики по размеру, что некоторое количество прилегающей земли будет использоваться для скромных огородных нужд, для обеспечения доступа солнечных лучей и свежего воздуха, в качестве буферной территории, отделяющей от соседа, и как миниатюрное «поместье» хозяина. Главное же достоинство блоков, организованных по сетке, – следствие их универсальности. Сам подход заключался в том, что предназначение сетки – выступать инструментом укрощения, упорядочивания природы и приспособления ее к нуждам человеческого общежития. Сетка просто накладывалась поверх существующей топографии, которая или сглаживалась, как в большей части Манхэттена (чье название предположительно происходит от алгонкинского «земля холмов»), или же сопротивлялась, причиняя огромные неудобства. Сравните, например, следующий рельефу план города в итальянских холмах с сеткой Сан-Франциско. Последняя наложена поверх холмистой территории без какого бы то ни было учета реального рельефа, что приводит к порою очаровательным, порою абсурдным коллизиям, серьезно осложняя доступность тех или иных мест для кого бы то ни было, кроме настоящих атлетов.

Несмотря на привязку к основным точкам, картезианская сетка слабо функционально связана с наиважнейшим жизненным устройством всей планеты: солнцем. Устанавливая буквальное и концептуальное равенство всех четырех сторон блока, вне зависимости от географической широты и климата, сетка создает четыре разных набора условий для домов, стоящих вдоль линий блока, этой сеткой создаваемого. В любом заданном месте предпочтительна будет та ориентация, что позволяет контролировать доступность прямых солнечных лучей, делая ее максимальной (или минимальной) в течение дня. Но на самом деле ситуация еще сложнее. Нельзя сказать, что архитектурное сооружение автоматически становится лучше или хуже в зависимости от того, на какой стороне блока оно возведено. Те, что стоят в ряду смежных домов, имеют передние и задние фасады, а отдельно стоящие здания могут открываться на все четыре стороны. Дома могут различаться по высоте, расположению комнат, по периметру и должны (хотя в нью-йоркском законе о зонировании об этом ничего не говорится) сосредотачиваться внутри своего блока, чтобы по максимуму обеспечить доступ солнечных лучей на наибольшей площади внутри каждого здания, – своего рода «солнечный утилитаризм».

Сказав это важно, однако, добавить, что мысль о дневном свете не должна сковывать архитектуру (как это наблюдается во многих модернистских схемах, вроде маниакально зарегламентированных предложений влиятельного Людвига Хильберзаймера). Желательные уровни освещения меняются не только в зависимости от вида деятельности – художники предпочитают ровный, не дающий блика северный свет, а стремление избежать послеполуденного солнца исключает также возможность следить за багрянцем заката, – но и от климата к климату, от сезона к сезону. А еще же важны вопросы вкуса. Людей, испытывающих влечение к темному времени суток, не оставит равнодушными разнообразие иллюминации наших зданий. Подобно многим другим аспектам городского дизайна, свет может быть доступен в разных видах и может зависеть от разных контролирующих факторов. Но все зациклены на его доступности.

Одной из инноваций современного урбанизма стали суперблоки, намного бо́льшие структурные единицы, чем традиционные городские блоки, включающие в себя такие элементы, как жилые дома, школы, магазины и спортивные площадки. Отчасти логика заключалась в том, чтобы освободить архитектурные формы от тирании периметра, позволяя им беспрепятственно ловить солнечные лучи и преобладающие ветры. Суперблоки проектировались так, чтобы создавать защищенное пространство для детей и пешеходов, направляя потоки машин в объезд, по внешнему периметру такого суперблока. Но с точки зрения оживленности улицы, этого тигля и главной артерии городской жизни, а также с точки зрения соседской общности, основополагающего фундамента местной городской политики и самоидентификации, суперблок нес в себе непоправимые врожденные дефекты.

Захваченный «эффективной организацией» и отравленный бесчувственной ясностью организационных схем, модернистский урбанизм оказался пропитан своего рода идеализацией роста городов. Суперблоки часто выступали в качестве морфологических инструментов тех «соседских единиц», о которых шла речь выше. Из них составлялись более крупные единицы – агломерации, организованные вокруг собственных центров, связанные скоростными шоссе и прочими инфраструктурными элементами в «суперсетку». Подобные схемы выступают перспективными формулами гомогенности. И в то же время препятствуют возможности возникновения и выражения различий, душат перспективу самоорганизации – всего того, что образует самую сердцевину общинной жизни.