Двадцать минут на Манхэттене - [37]

Мой собственный опыт проживания в Виллидж показывает, что буквально все, кого я здесь знаю, вне зависимости от того, насколько долго они здесь живут, не в состоянии показать дорогу в той части Вест-Виллилдж, где уличная сетка теряет регулярность. Выучить эту относительно небольшую территорию – это лишь малая толика того, что приходится запоминать лондонскому таксисту, и это не должно, по крайней мере теоретически, представлять непосильную задачу. Моя теория заключается в том, что жители Виллидж сознательно отказываются от досконального знания, чтобы сохранить возможность слегка потеряться. Ведь одно из величайших удовольствий городской жизни – открывать для себя незнакомые места, дающие шанс случайной встречи. Слишком подробное знание исключает такую возможность. Мы чертим карту Виллидж более запутанной и большей по размеру, чем он есть на самом деле, чтобы укрепить его ауру и расширить его возможности. Нам нравится отправляться на поиск сокровищ.

Существует множество городов, куда больше похожих на лабиринт, чем Нью-Йорк, – таких, где четкая привязка к месту дается не геометрически, а относительно той или иной приметной достопримечательности, железнодорожной станции или главной дороги. Лондон – одно из подобных мест, Токио – другое. Нет такого лондонца, у которого не было бы личного «От А до Я» («A to Z») – городского атласа с алфавитным указателем улиц, привязанных к координатной сетке. В Токио не считается чем-то необычным послать по имейлу перед предполагаемым визитом карту с указаниями, как добраться от ближайшей станции. Распространение GPS-навигаторов сильно облегчило прокладывание маршрутов благодаря меткам в реальном времени. Но и GPS, и предшествовавшие ему более примитивные MapQuest исходят из идеи, что существует единственный правильный путь. А их отрицательный побочный эффект заключается в том, что отныне все знают, где вы находитесь, и вы никогда не слезаете с крючка власть имущих.

Вспоминая свое берлинское детство, Вальтер Беньямин писал: «Не найти дорогу в городе – невеликая премудрость. А вот заблудиться в городе, как в лесу, – тут требуется выучка».[59] Dérive, преобразуя движение по городу в состояние вечной неопределенности, представляет собой пример такой «выучки» в умении потеряться. Поэтому настоящему жителю Виллидж всегда не хватает нескольких улиц для полной картины – таким образом он оставляет возможность затеряться и, более того, сам ищет сюрпризы и открытия, усиливая способность города предлагать неожиданные удовольствия. Заявление Беньямина подновляет заезженную аналогию города и природы – уподобление, еще усиленное его знаменитым определением фланера как «ботаника на асфальте». Но природа – это не только сады и величавые рощи. «Каменные джунгли» несут менее ласкающие слух коннотации. Это место, где всякий случай – несчастный, а перспектива потеряться – пугающа. (Работы Дэвида Линча наполняют этот страх потеряться томительным беспокойством.)

Современный город вырабатывает свой собственный страх потеряться, укорененный в особой форме отчуждения. Толпа, хоть она и может защищать, выступает также инструментом стирания личности и гомогенизации опыта, заставляя нас исчезнуть. Индустриальный город заменил старую парадигму пространственной неразберихи, головоломки лабиринтов, бесконечным морем регулярности, пространством, где все дома и улицы выглядят одинаково. Такова стандартная жалоба на современное городское планирование: дескать, невозможно отличить один жилой блок от другого! Среда просто воспроизводит самое себя снова и снова. Я слышал эти жалобы в Шанхае, Гаване и Нью-Йорке, и этот подход реализуется в разнообразных вариантах, от самого жесткого – проект исправительного учреждения – до более мягких пригородных версий, с бесконечным числом промежуточных стадий. Излюбленная антиутопия наших дней приобрела глобальный размах, одни и те же небоскребы и «Старбаксы» – в Абу-Даби, Куала-Лумпуре и Лондоне, одни и те же жилые пригороды – в Лос-Анджелесе, Алма-Ате и Пекине.

Ни в чем эта идеологическая геометрия не нашла такого полного воплощения, как в господстве правильной сетки в качестве инструмента организации пространства. Основанная на трех осях координат евклидовой геометрии, сетка чрезвычайно удобна в качестве измерительного инструмента, эффективного средства описания мира, организуемого посредством приращения собственности, – и в качестве символа «рационального» самого по себе. Это инструмент, посредством которого организован практически любой город Америки, и, в сущности, он выступил способом упорядочивания самой страны, – достаточно вспомнить знаменитую «континентальную сетку», проложенную на всей совокупности западных приращений территории США Томасом Джефферсоном. Эта континентальная сетка, возможно, величайшее произведение «лэнд-арта» всех времен – видна со всей неопровержимой четкостью с воздуха на тысячи миль.[60]

Несмотря на свой картезианский рационализм, сетка – это еще и паттерн колониальной трансформации. Не случайно ее тысячелетиями использовали завоеватели. В США она стала проводником идеи частной собственности, средством покорения и развращения чуждого местного населения и никому не принадлежащих ландшафтов. Она также выступила инструментом испанских колонизаторов (и их знаменитых Законов Индий), для которых основанная на кресте символика христианских миссий стала дополнительной статьей экспорта. Сетка, без сомнения, одурачила индейцев, которые с трудом постигали идею подобного владения.