Два уха и хвост - [22]

Я разматываю крепкий тросик, снятый мною с бобины раздвижной ширмы в раздевалке.

Я не могу лицезреть моего приятеля, because крышка опущена. Чтобы увидеть лицо, мне пришлось бы присесть на корточки, но я не хочу быть узнанным, в смысле наоборот, оказаться вдруг незнакомым.

— Не двигайтесь, мсье Прэнс, — говорю ему, — крышка не в самом своем лучшем положении. Я сейчас вам все устрою в два счета.

Я пропускаю тросик поверх аппарата, нещадно навалившись на него, вылавливаю другой конец и, усевшись верхом на крышке, хотя она чересчур горяча и подрумянивает мне промежность, вяжу экспресс-узел. Маневр облегчает петелька, кою я исполнил заранее.

Теперь мсье Прэнс словно ломоть ветчины в сэндвиче. Намертво заблокирован меж двух частей светового короба. Он отчаянно вопит и брыкается, но голос заглушается, а физические усилия ни к чему не приводят.

— Припекает, не правда ли, мсье Прэнс? — веселюсь я. — Представьте, что вы на пляже в Сенегале в самый полдень.

Он снова взбудораживается, братишка. Совсем обезумев и недоумевая, что с ним происходит. Поражен сан-антониевской развязкой, несчастный!

— Бесполезно испускать этот лосиный рев, мсье Прэнс, — объявляю ему. — Да, кстати, я смотрю, тут в каждой комнате музыкальные трансляторы, подождите, сейчас поставлю вам какой-нибудь мотивчик.

Действительно, две круглые ручки на металлической панели позволяют: одна выбирать программу, другая включать и увеличивать звук. Я нахожу симпатичную джазовую вещичку, озаглавленную: My Cue and your Backside same Struggle[9].

Поворачиваю ключ в двери, затем, заняв место на стуле, отбиваю такт босой ногой. Прэнс продолжает вопить, что он подгорит, что помогите, что зачем вы это делаете, Рэймон? И т. д., и т. п.

Я довольствуюсь тем, что говорю ему: «тсс!», чтоб не ломал кайф. Я обожаю джаз; а еще музыку круизных лайнеров, томную, словно совокупление 20-х годов в каюте класса люкс, обшитой красным деревом. Это замечательно, прошлое. И оно не ушло. Чем дальше от нас, тем более оно настоящее и греет душу.

Отрывок завершается долгим изнеможением сакса. Браво! Для следующего номера есть мадам Далида (вдова Самсона), которая поет, будто она женщина с такой убедительностью, что если продолжит, то в конце концов ей поверят.

— Думаю, на этот раз ваш загар станет безупречным, мсье Прэнс. Вы будете походить на сказочного принца индусов, или на зад обезьяны, если мы чуть замешкаемся.

— Выключите! — хрипит он. — Выключите, я совсем спекся!

— Знаете анекдот? Один тип жалуется другому: «Яблоки, это уже издевательство, согласись». И тот отвечает: «Ага, га-га-га». Забавно, разве нет? Вы не смеетесь? А, вы его знаете. Вы должно быть хорошо разбираетесь в тех, кто любит погреться сам и нагреть других. А те шутники, что обчистили сейфы ГДБ, вам тоже известны?

Тут он прекращает драть глотку. Мадам Адидас пользуется случаем, чтобы раскатить свое «р».

Она, даже произнося слово «женщина», исхитррряется это делать: таким образом, я могу говорить что угодно, но она настоящий профессионал. В ее времена умели работать, вспомни, к примеру, Паулину, Дранен, Иветту Гильбер, Мистингетт…

Итак, я там, где подковыриваю мсье Прэнса по поводу вспоротых кубышек.

Он нем как рыба в консервной банке. Вопросительные знаки безмолвно льются из аппарата вместе с голубоватым отблеском ультрафиолета.

И я ничего больше не изрекаю. Мяч на его половине поля, ему играть. У него немного места для дриблинга, но надо обходиться тем, что есть.

Таймер берется бормотать: «гр-гр-гр», объявляя о выполнении поставленной задачи. Не говоря ни слова, я снова запускаю механизм, предоставляя моему клиенту дополнительный сеанс загара. Скрип жерновов, принимающихся за повторное перемалывание, бьет ему по психике. Он стонет:

— О! нет, черт! Остановите!

Затем, жалобным тоном:

— Что вам от меня нужно?

— Чемоданчик, мсье Прэнс. Металлический чемоданчик с четырьмя банками.

Снова немотствуем, и он, и я. Мадам Болида бросает свой голос в галоп по финишной прямой. Репродуктор педалирует завершающий аккорд и объявляет Патрика Себастьяна. Вот уж кто, я тебя уверяю, достоин прийти на смену. Он стучит в сердце, этот высокий блондин. Его точно не пальцем делали. И там еще не менее тридцати метров на кассете, надеюсь. Но все по очереди. Первая вещичка на ней побогаче подпочвы Минас-Жерайса в Амазонии.

— Я не понимаю, о чем вы! — заявляет Прэнс.

— Заткни пасть, дай послушать, — отмахиваюсь я.

Великий Патрик со своими манерами Бурбона, избежавшего революций и кровосмесительных браков — я представляю его во время того, как он изображает Дефферра. Весь в каучуке, ты бы точно поверил, более аутентичный, чем сама модель, и почти такой же уморительный.

Следует напомнить тем, кто будет меня листать через пару-тройку лет, что в эпоху, когда я писал (следи за своими ударениями!) этот book, министром внутренних дел у нас был г-н Дефферр. Его поместили внутрь, чтобы он не простыл. Каждое утро приведенный к присяге миколог приходил снимать с него грибки. Это было замечательное время.

И славный Патрик старается вовсю, пока Прэнс поджаривается на медленном огне. Ты увидишь эфиопского Негуса, после распаковки! Настоящее ребрышко по-прокурорски на барбекю. Останется только натереть тебя чесноком, парень!