Если бы нашелся умник, способный сказать мне, за каким чертом я в тот день поперся в Париж, я бы охотно подарил ему весь второй этаж универмага «Галери Лафайетт».
Знайте, что для того, чтобы сунуть свой длинный нос в Париж именно в тот момент, надо было не иметь в чайнике ровным счетом ничего. Позвольте сказать вам сразу, широкоэкранно и в цвете оккупация в самом разгаре, и столица — последнее место на этой поганой планете, куда я мог сунуться. Только не подумайте, что у меня есть дело в том или ином смысле Сан-Антонио парень честный. Я всегда горбатился только на французское правительство и никогда не работал ни на себя, ни на другую фирму, кроме той, что имеет девиз «Свобода, Равенство, Братство». Когда я заметил, что бедняжку Марианну1 оттрахали, то попросил моих начальников перевести меня в резерв и удалился в мой домик в Нейи. Так что я провожу время за чтением детективов и рыбной ловлей, а моя славная Фелиси изощряется в приготовлении жратвы. Вот только детективы попадаются один дурнее другого, а рыба так перепугалась фрицев, что уже несколько месяцев не видно даже ее хвоста.
В общем, жизнь пошла невеселая как для рантье, так и для плетельщиков соломенных стульев. Может быть, именно с тоски я и поехал в город. Взглянув в то утро в зеркало, я дружески кивнул смотревшему на меня типу, здорово напоминавшему кузена императора Эфиопии. Мне понадобилось не меньше десяти минут, чтобы понять, что кузен императора — это я сам. У меня была такая рожа! Вообще-то я довольно красивый парень. Это подтверждается тем, что девушки предпочитают мое фото эйзенхауэровскому. Но в то утро моя физия напоминала морду факира, которому шутник заменил в доске резиновые гвозди на настоящие, взятые в скобяной лавке за углом. У меня были глаза больного льва и синела борода. Когда моя борода отрастает синей, это означает, что у меня неполадки с карбюратором: или из-за того, что я влюблен, или потому, что моя печенка требует независимости.
Тогда я побрил кузена эфиопского императора и решил сводить его на прогулку.
Улицы унылы, как романы Пьера Лоти. Таблички с готическим шрифтом вгоняют меня в черную тоску. В этом октябре Париж зеленее сосновой рощи. Только сосны здесь обуты в громко стукающие по мостовым сапоги… Я мечтаю об уголке, где люди ходят босыми. Это, наверное, так успокаивает! Ностальгия пробивает дыру в моем желудке, а дыры существуют для того, чтобы их заполнять (исключая те, что в швейцарском сыре). Я говорю себе, что моя быстро зарубцуется от рюмочки коньяку, который я могу принять в известном мне местечке, где подают отличные напитки в больших стаканах. Вот только местечко это находится у площади Республики, и добираться до него надо на метро. В этот час в его переходах нет почти никого. Я иду по станции «Ар э Метье» рядом с типом, спешащим, кажется, не больше моего. В тот момент, когда мы выходим на платформу, подъезжает поезд. Мы — тип и я — заходим в один вагон. Кажется, мы сегодня единственные пассажиры метрополитена.
Поезд трогается, проезжает метров двести и останавливается.
— Ну вот! — ворчит мой попутчик. — Опять воздушная тревога.
Я начинаю метать громы и молнии. Надо же так влипнуть: сесть в метро, чтобы поехать закинуть «лекарство» в свою фабрику по перевариванию пищи, а вместо этого проторчать час или два в подземной конуре тет-а-тет с совершенно незнакомым типом.
Я смотрю на него: это высокий мужчина, одетый в темное. Его можно принять за профессора философии. Волосы незнакомца подстрижены бобриком, что еще больше увеличивает его рост, а утиные глаза похожи на ботиночные пуговицы. Кисти руку него длинные. Лицо просто дышит интеллектом.
— Как вы думаете, можно курить во время тревоги? — спрашивает он.
Я отвечаю, что мне плевать на правила так же, как на мой первый слюнявчик, и, чтобы доказать это, достаю из кармана сигарету. Он делает то же самое. И вот мы сидим один напротив другого с «Голуазом» в зубах и роемся в своих карманах в поисках огня. Первым зажигалку нахожу я и, прикурив, придвигаю огонек соседу. Он тянет вперед свою голову и вдыхает. В этот момент наши взгляды встречаются, и я испытываю странное ощущение, природу которого понять пока затрудняюсь. Кажется… Да, мне кажется, что глаза длинного что-то говорят. Я их знаю — не его глаза, а те предупреждения, что они мне посылают.
Сигарета типа загорается.
— Спасибо, — говорит он и распрямляется.
И вдруг я понимаю, что было в его взгляде. Но уже поздно. Эта падла начинает садить в меня из револьвера, даже не удосужившись вынуть пушку из кармана своего пальто. Я получаю маслины прямо в пузо. Такое ощущение, что мое брюхо взрывается. У меня перехватывает дыхание, глаза застилает красный туман. Последнее, что я вижу, это разорванный пулями карман типа.
Я выдыхаю:
— Ты за это дорого заплатишь, сволочь!
Туман сгущается. Мои кишки загораются. Я начинаю стонать и чувствую, что на этот раз уж точно отвалю в место, где порхают крылатые ребятишки.
Однажды я ехал через Мон-Сепи. Вот это туннель. Всем туннелям туннель. Если в качестве попутчицы вы имеете красивую куколку, вы можете спокойно рассказывать ей, что говорил Адам Еве в тот день, когда они играли в папу-маму. Но если вы один — пардон: вам остается только закрыть моргалы и задать храпака. В этом чертовом туннеле собралась вся чернота того уголка Альп. Тьма непроглядная!
