Два семестра - [41]

Потом вышла заминка с Юрой Поспеловым — он оглушительным басом заявил, что ему хочется к звездам и, выйдя из-за стола, пытался взлезть на ларь, чтобы прижать к груди керосиновую лампу... Потом стали отодвигать табуретки и ящики, чтобы освободить место для танцев... И вот тогда-то появилась Вельда. Почти голая.

На ней было надето нечто вроде купального костюма, скомбинированного из прозрачных штанишек и бюстгальтера; стояла в дверях она спокойно, словно в предбаннике.

—      Вот это я понимаю, это экзотика!.. — медленно выговорил Томсон.

Баянист ухмыльнулся и заиграл веселенький вальс.

—      Уведем ее, уведем! — отчаянно зашептала молчаливая математичка, соседка Фаины. — Она пьяная!

Но Вельда в это время сказала совсем трезвым голосом:

—      Почему же меня никто не приглашает танцевать?

К ней подошла Ксения, видимо взволнованная, но та отстранила ее и, сделав несколько шагов, остановилась перед Тейном:

—      Пошли танцевать, Лео?.. Ну что ты остолбенел! У нас же костюмированный бал, разве ты не знаешь?.. Невесту отвергли, она утопилась и стала русалкой... Не хочешь? Томсон! Тогда приглашай ты!

Томсон вдруг выпрямился, точно хмель разом слетел с него.

—      Нет, извини меня, купальный сезон кончился, — проговорил он.

Тейн встал.

—      Ты нездорова, Вельда. Иди домой, я тебя провожу, — сказал он, едва разжимая зубы.

Ксения быстро принесла плащ и накинула на Вельду, которая стояла куклой, не сопротивляясь и не помогая.

Ушли втроем, но Ксения вскоре вернулась. Притворяясь расстроенной, она не смогла все же скрыть насмешливую улыбку, и Фаина не поверила ее досаде — она опять наслаждается игрой марионеток. А кругом смеялись, сердились, шептали, ахали.

—      Почему неприлично? Почему?.. — кричал кто-то. — Почему на пляже можно, а здесь нельзя?

Другой научно объяснял:

—      Неприличие в контрасте! купальник и фата!

—      Какой там купальник, она в белье, — возмущался еще один. — Розовые панталончики...

—      А она ничего, хорошенькая!

—      Черт знает что!

—      Чепуха, чепуха, мы не в монастыре!

—      Но и не в бане!

—      Да ладно, идем танцевать! Девушки скучают!

—      Сконфузились!.. Не беда, не робейте, братцы!.. Стриптиз уже начался!

Фаина подошла к Кае.

—      Видела сумасшедшую? — сказала она полушепотом. — Надо же!..

Кая коротко засмеялась сухим смешком — она никогда так не смеялась. Антс повернул голову и пристально посмотрел на Фаину. Под этим простодушным и в то же время холодным взглядом у Фаины вспыхнули щеки от жгучего стыда, словно это не Вельда, а она сама только что приходила сюда обнаженной.

Минута была тягостная, Фаина не могла больше выговорить ни слова, в горле стоял комок, и вдруг снизошло избавление, самое реальное, несмотря на чудесную свою внезапность: в распахнутую дверь амбара вошли два преподавателя — Астаров и Гатеев.

—      Незваный гость хуже татарина! — весело произнес Астаров, настолько весело и свободно, что кислые гримасы, появившиеся кое у кого, сразу исчезли.

Он издали увидел Фаину и Каю и подошел к ним. Фаина с радостью пододвинула ему табурет. Он чихнул, садясь, и сказал:

—      Страшное поветрие. Сильвия Александровна нездорова, и я совсем расклеился, но все-таки решил побывать у вас. Завтра уеду...

Гатеев между тем стоял у двери и, щурясь, смотрел на танцующих. Фаина, опередив Калласа, пробралась к нему, взяла под руку, не чувствуя ни малейшей стесненности, точно так и надо, и повела к столу. Хорошо, что есть еще непочатая миска этой вкусной мешанины...

—      Я ужинал, право, ужинал. Зачем столько?.. — отказывался он, но, отведав, засмеялся и попросил еще.

—      Вы когда же приехали? — занимала его Фаина.

—      Сегодня. На смену Аркадию Викторовичу, он мне позвонил, что никак не дотянет до конца, хворает и боится совсем слечь... Нет, спасибо, я больше пить не буду. — Он потрогал рукой волосы, улыбнулся. — Жаль, что мы так поздно, Аркадий Викторович все мешкал... Были интересные номера?

—      Да-а... — ответила Фаина, не глядя на него.

Музыка прервалась, захлопали в ладоши, и баянист снова подхватил с полутакта мотив задорного старинного вальса. Фаина оглянулась. Ага, Астаров уже кружится с Каей. Ну, пусть его...

—      Пойдемте и мы?.. — сказал Гатеев, вставая.

Фаина не очень хорошо танцевала, но сейчас тесно, если и собьешься, будет незаметно. Впрочем, она не сбилась... Да и не все ли равно. Сухая горячая рука держит ее руку, и непрозрачный взгляд, кажется, говорит что-то, не относящееся к дипломной. И куда-то ушло недавнее чувство — будто праздник не для нее. Для нее, для нее, и она уже не чужая в этом веселом, кружащемся ветре... Как жаль, что музыка опять смолкла!..

Они вернулись к столу. Гатеев сказал:

—      У вас празднично на душе?.. Кругом такие сияющие лица. Пожалуй, никто здесь не замечает, что это амбар, и никто не чувствует запаха прелой соломы.

—      Пожалуй, это очень грустно, Алексей Павлович, на празднике не чувствовать ничего, кроме запаха прелой соломы...

Он улыбнулся.

—      Я почувствовал этот запах, когда вошел сюда, а сейчас пахнет только сиренью.

Глаза у Алексея Павловича неопределенного, смешанного цвета, и есть в них смутительное свойство — говорить лишнее. Отвечать на это лишнее — не знаешь, как и чем, а молчать — сколько же можно молчать?.. А лоб у него — ай, ай! — начинает немножко лысеть...