Два Парижа - [144]

По хорошо налаженной тайной дороге тысячи прокламаций и прочего нужного материала непрерывно текут из своих первоисточников в Польшу, Венгрию, Болгарию и оттуда дальше к самому сердцу страны – в Москву, в Ленинград… Это лишь один из путей; есть другие, и даже, более быстрые, но о них было бы неосторожно говорить.

Что до листовок на чужих языках, их распространение вещь относительно легкая. Удивительно только то, что все мы понимаем, как важна пропаганда среди иностранцев, и тем не менее так мало в этом отношении делаем! У РРС, однако, приемы иные, чем у ряда других партий; у них путь от слова до дела идет по прямой – кратчайшим расстоянием между двумя точками. Задумываешься и над другим: в эмиграции всегда так много людей, особенно среди молодежи, которые кричат: «Мы хотим дела, действия! Дайте нам работы, борьбы с ее опасностями и волнениями! Мы не хотим учиться, читать, слушать лекции, полемизировать, выполнять повседневные будничные обязанности партийной дисциплины!» Между тем, вот одна из организаций (есть и другие), которая ведет активную работу, действительно опасную работу. Тем, кто страдает жаждой деятельности, можно бы постучаться в ее двери. Они, полагаем, откроются не для всякого: но для тех, кто вправду покажет себя подходящим занять место среди составляющих ее людей дела, настоящих людей, партия без труда найдет тяжелую и связанную с большим риском работу – столько, сколько ему под-силу вынести.

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 4 октября 1952 года, № 142, с. 5

День национальной России в Париже

22-го марта с. г., в зале Ваграм – одном из самых больших и шикарных в Париже – состоялось собрание, посвященное Национальной России.

О нем уже давно публиковалось в газетах, и я был в курсе его подготовки, так как меня пригласили на нем выступать. Однако, во мне жило сильное опасение, что придется иметь дело опять с одной из тех эмигрантских попыток всех объединить вокруг расплывчатых и недоговоренных лозунгов, которые делаются так часто и так безуспешно.

На этот раз меня ждала приятная неожиданность. Ораторов было несколько десятков и подобраны они были совершенно «беспартийным образом» – по правде говоря, довольно случайно. Были и молодые, и старые, представители разных общественных и военных организаций, журналисты, люди широко известные и неизвестные вовсе… Но их речи стихийно приняли характер монархической манифестации. Быстро выяснилось, что для всех них «национальная Россия» означает «царская Россия». Слово «монархия», которого по плану не полагалось произносить и которое распорядители просили избегать, чтобы не разжигать страсти, то и дело срывалось с уст выступавших, и каждый раз зал, полный до отказа – я еще никогда не видел столь многолюдного русского собрания в Париже – взрывался бурными аплодисментами. Их сила явно выигрывала от того, что, тоже вопреки обычному, около половины присутствовавших составляла молодежь. Виднелись скауты; витязи и сокола в своих формах, учащиеся Кадетского Корпуса в Версале, которые торжественно вынесли русские знамена, и стояли на страже около трибуны, и много молодежи, не состоящей ни в каких организациях.

Наибольший успех выпал на долю нового эмигранта Покровского[140], радикальнее всех поставившего точки над «и», и сказавшего, что русский народ хочет Царя и никогда не согласится ни на что иное. Другой новый эмигрант, армянский журналист, твердо заявил, что и армянский и грузинский народы при свободном голосовании выскажутся за единство с Россией и за монархию. Выступление автора этих строк – в монархизме которого читатели «Нашей Страны» вряд ли могут сомневаться – показалось бледным и нерешительным среди высказываний этих и нескольких других новых эмигрантов.

Что до старой эмиграции, она на этот раз говорила, как ей должно, ничего не замазывала и не приглушала: архиепископ Иоанн, генерал Тихменев[141], генерал фон Лампе[142], В. К. Абданк-Коссовский[143], и другие мужественно выражали мнение, что крах Монархии был страшным ударом для России, и что лишь ее восстановление сможет принести нашему народу лучшее будущее.

Я унес с этого собрания две радостных мысли. Какой бы острый характер ни принимали расхождения между новой и старой эмиграцией, они могут забываться на время – может быть, могли бы забыться навсегда? – в те минуты, когда все русские души сливаются в чувстве патриотизма и верности Престолу. Но это и единственное, что может победить противоречия и конфликты и здесь и в будущем, в России… Другое: разрушительная работа левых, притупляющее влияние повседневной тяжелой жизни, всё же не очень глубоко повлияли на парижскую эмиграцию. Иначе такой великолепный и стихийный порыв монархических чувств, свидетелем какого мне пришлось быть, стал бы невозможным.

Он, однако, имел место и внес бодрящую струю свежего воздуха в мелкие политические дрязги и каждодневную суету. Будем надеяться, что, когда наступят для нашей Родины решающие переломные дни, каждый, эмигрант встряхнется и, забыв об ошибках и сомнениях, будет вести себя, как русский монархист – так, как вела себя парижская эмиграция, собравшаяся 22-го марта 1953 года в зале Ваграм.