Два друга - [9]

Сейчас впереди иду я. Прокладывать лыжню очень трудно. В темноте часто спотыкаюсь о запорошенные снегом пни и валежники. Ветви деревьев больно хлещут по лицу, осыпают снегом. Иногда мы останавливаемся и, услышав выстрел, опешим, спешим.

Сколько так прошли — сказать трудно, но в одном месте, где хвойный лес казался особенно плотным, к нам неожиданно с визгом бросился Армас. От радости он прыгал, лаял, а мы, забыв все неудачи, несказанно обрадовались его появлению. Усталость нашу как рукой сняло, и с помощью Армаса остаток пути мы быстро миновали.

На опушке леса, куда нас привел Армас, нас встретил местный охотник. Он сидел у костра и с нетерпением ждал нашего появления. Это он и давал нам сигналы и вот почему.

Поздно вечером хозяйка, у которой мы остановились, услышала толчки во входную дверь. Она тут же вышла в сени, и ее с лаем встретил Армас. В начале ей казалось, что все нормально. Собака пришла раньше, а мы идем ее следом. В избу Армас вбежал озабоченный. Весь в снегу, на морде висели льдинки. Чувствовалось, что пес устал, но вел себя странно. Он кружил вокруг хозяйки, скулил. Казалось чего-то требовал, потом бежал к двери и как бы звал ее с собой. Такое поведение собаки испугало нашу хозяйку. Ведь нас все не было. И она, сопровождаемая Армасом, пошла к соседу охотнику и рассказала о своих страхах. Выслушав взволнованный рассказ женщины, охотник накинул полушубок, взял ружье и вместе с Армасом заспешил к опушке леса.

— Когда послышались ваши выстрелы, — рассказывал нам охотник, — Армаса как ветром сдунуло. Он тут же бросился в лес…

На следующий день я случайно набрел на след Армаса, проложенный при побеге от нас. Стропив по этому следу два или три километра, он вывел на нашу тропу, где мы белковали. Этой тропой Армас пошел в пяту и вышел туда, откуда начинали охоту. А что было дальше, уже известно.

Много приятного испытывал Увар Ефимыч на охотах с остроухим другом. Но всегда следил, чтобы кто-нибудь не признал собаку за лисицу. Были случаи, когда он предупреждал несчастье и все же беда стряслась.

В этот выезд охотник захватил и меня. Он знал, что лес в осеннем ярком наряде я люблю особой любовью и всегда отдаю дань природе в эту пору.

С лесного кордона от старого лесника мы вышли еще затемно. Стояла полная тишина, какая бывает в последние дни осени. Сквозь полуобнаженные ветви деревьев белело неподвижное небо. Гасли бледные звезды, и где-то в небесной дали слышались прощальные голоса отлетающих птиц.

Меня не увлекала охота по норному зверю и, вооружившись манком на рябчика, у лесного оврага я расстался с Уваром Ефимычем.

Рябчиков здесь было много, и вскоре на свист я услышал знакомый звук. Тюи-и-ить, тюи-и-ить — это свистел рябчик, а через какую-то минуту в стороне отвечал такой же свист, только с маленьким бойким коленцем. Это отзывалась своему другу подружка.

Вскоре утреннюю тишину взбудоражил звонкий голос Армаса и ружейный выстрел его хозяина, а потом, увлекшись пересвистом с рябчиками, я забыл про моих друзей.

Отстреляв несколько птиц, я не спеша шел к месту, где должен был повстречаться с Кандаковым. Солнце уже давно взошло, и от его лучей лес горел, как яркий флаг. Дышалось спокойно и, казалось, не было причины к тревоге, а между тем я испытывал что-то гнетущее, как будто какая-то беда была близко. И предчувствие мое оказалось правильным. Вскоре в стороне лесного оврага прогремел выстрел и одновременно раздался раздирающий душу плач собаки. Плач этот вскоре затих и слышались лишь отрывистые мужские голоса. Причем один из них был голос Увара Ефимыча. Предчувствуя недоброе, я бросился туда, и вот мне предстало потрясающее зрелище. На дне оврага, в луже крови лежал бездыханный Армас, а над ним склонился Увар Ефимович. Он рыдал, как ребенок. Тут же стоял нарядный городской охотник и с издевкой предлагал хозяину выпить за упокой собаки. Все случившееся было понятно, но непонятно было поведение незнакомого охотника. Он возмутил меня. Вид мой в этот момент, очевидно, был внушителен. Наглость незнакомца сменилась трусостью. Назвав себя, я отобрал у него ружье и потребовал немедленно убраться из леса.

Оказалось, этот горе-охотник, заметив собаку долго крался за ней, приняв ее за лисицу. Он видел и идущего на противоположной стороне Увара Ефимовича, считал, что он тоже скарадывает зверя и решил его опередить.

Четвероногого друга мы похоронили на берегу речки-безымянки. На могильном холмике посадили молодую рябинку. С тех пор прошло много времени. Не стало Увара Ефимыча, но былое не забывается.

Сейчас на могилке Армаса рябина стала большим деревом. Я бываю здесь, когда лесные дубравы слегка тронет пунцовый загар осени, а рябина на могиле четвероногого друга, отягощенная гроздьями ягод, пылает, как костер.

Всюду блестит роса…

Много у меня друзей по страсти — охоте, но дружба с колхозником Михаилом Ивановичем Борисовым — особенная. Продолжается она уже десятки лет.

Деревня, в которой живет Михаил Иванович, в пору, о которой пойдет рассказ, состояла из сорока домов. Рабочей силы было не так уж много, но создав колхоз, люди убедились, что «мы» — это куда лучше, нежели «я» и что коллектив — это великая сила. Если в других колхозах районные, а то и областные уполномоченные не переводились, то в Головинском их не было. Да и зачем они, когда головинские колхозники, закончив свои дела, шли помогать соседям.