Душой наизнанку - [18]

И блуждать улетаю осенним листиком ясеневым,

Словно страстные письма, не помнящие адресатов.

Пах насквозь продырявлен, а город… он пахнет,

пухнет,

Перенаселён

силуэтами

воспоминаний,

Полутёмными пятнами — каждое путник, путник…

Им забытое детство было заботливой няней.

С завывающим пахом, разинутым нараспашку,

Уезжаю. Сколько ещё будет дурню — дыр?

…Слёзно Питер уткнулся носом в мои следы,

Словно прежде, когда-то… в отцовскую я — рубашку.

Истине

Голос спит в моей груди — тихо;

Просыпаться голосу — не с кем:

Истина погибла от тифа;

Прочее не кажется веским.

То, что в сердце жило отрадой, —

Там во склепе тлеет бумажном…

Истина скончалась от рака;

Прочее не кажется важным.

Прочее не кажется вечным,

Прочее не кажется прочным.

Спит мой голос тихо, как вечер —

Теменью вдоль сельских обочин.

Спит мой глас и через сон помнит

Милую, родную, но — ту ли?

…Полегла на бранном ты поле,

Пала от предательской пули.

Полегла, святая отрада!

Сгинула, отрадная святость…

О, моя единая правда,

Для чего ты от меня спряталась?

Без тебя — трясинушка манит,

Свет и тьма не знают раздела…

Голос мой во сне обнимает

Милое холодное тело.

Там, в груди, во склепе бумажном,

Вы вдвоём. Он спит, ты — почила.

Отчего ж до сей поры

я — жива?

…Я умею верить в Однажды;

Думается, в этом причина.

С Верою недужим мы тяжко,

А без Веры — неизлечимо.

Знаю — силы нет обмануться!

Вы в груди — и мартовский лес в ней.

Будет Пасха — из земли куцей

Вырвутся свободные песни.

Голос мой захочет проснуться;

Только ты — воскресни,

Воскресни.

«Я гадала полдня на Беляево…»

Я гадала полдня на Беляево:

То ли мир — меня, то ли я — его.

Резвилась радость адово,

Коса кромсала камень.

Мороз меня обгладывал

Собачьими клыками.

Белым-бело, Беляево

Зевало, завывая…

Любовь моя объявлена,

Как Третья мировая.

Пургою мёл перловою

С молельным умилением

В меня, темноголовую,

Безудержный миллениум.

И коже было холодно,

Душе — тепло, что в храме:

Душа любовью холена,

Пришедшей к ней с дарами.

Метелью, снежно брезжащей,

Москву тоска хоронит…

Душа — в бомбоубежище:

Её война не тронет.

Единица

Ничьею напраслиной мир не мерь:

Ты Богом обласкан — ему и верь.

Расхожие фразы — всеядным хлеб:

Живи, не измазан в хуле и хвале.

Блаженнее голод, чем вкус дерьма;

Блаженнее холод, чем адская жарь.

Обиженный город, где только дома, —

Без неба его не жаль.

Себя ты, как нытики, не лелей:

Где желчь самокритики — там елей.

Теснить и тесниться — удел нулей,

А ты — единица. Ведь так — милей?

Авель

Брела по земле я с Авелем,

Был песнею полон рот.

Но друга схватили Те Самые

И грудью — на эшафот.

Клинок к кадыку приставили

И выплюнули от щедрот

Ему — обо мне: «В бесславии

Помри, или пусть поёт!..»

Но тщетно руками потными

Мусолили честь палачи:

Невинные ни оробелыми

Не воют, ни обречёнными:

Шептал мне Авель: «Не пой ты им…»

Очами кричал: «Молчи!»

Уста его были белыми,

Глаза его были чёрными.

Под взором, под небом — сутулая,

Для светлых лелеянный гимн

Сглотнула я, трудно сглотнула я,

Чтоб он не достался другим.

И комом та песня — не песнею —

Застряла в горле моём:

Казнили Авеля бестии,

Сквозь брань хохоча втроём.

Один, что назвался Каином,

Мне кинул, травинку жуя:

«Достойна рукоплескания

Великая стойкость твоя».

И прыснул глазами карими,

Безжалостный, как Судия.

…Сутулой трое оставили

Лишь небо, что зрит в упор.

Брожу я под ним без Авеля,

Одна брожу — до сих пор.

Тугой немотою мой вздыблен путь:

Ест горло проглоченный гимн…

Как хочется песню выплюнуть! —

Но нет: не идёт к другим.

Диалог после поэтического вечера

Посвящается Анне Дворжецкой

— Девушка, здравствуйте! Знаете, вы прекрасны!

Вот что скажу я вам просто и без прикрас.

Только нарциссы и пресные… педерасты

Пренебрегли бы морями солёных глаз!

Видите ль, дева, хоть я не безгрешный пастор,

В Господа верую: выдумал Бог контрасты

Только как повод тухлому миру — вас

Звонко представить, а после — противопоставить.

В голосе вашем — всевластная сласть, уста ведь…

— Сударь, вы льстите.

— Вернее — попался в сети!

— Сударь, окститесь. Сударь, не окосейте!

— Дева! Ваш голос — созвездий иконостас!

Искры таланта — суть всякой из ваших песен…

…Влажен издышанный воздух. Глаза сухи.

Зал — словно сад, над которым закат погас;

Сад, замолчавший кустом опустевших кресел…

— Сударь, простите. Так вам по душе — стихи?

Петь — я не пела. Читала.

— Вопрос прелестен!

Только…

— Не слушали?

— Слушал!

— Да слышать — глухи.

— Девушка, что вы!.. Однако в повторный раз

Мне повторите вы стихосплетенье фраз!

…Зрительный зал опустел, а закат погас.

Девушка снова читала, читала долго,

Словно на сцене, словно на Сцене Сцен.

Голос её разливался, шальной, как Волга,

Силой беря Вселенную под прицел.

Кончен концерт; стих пролился лавиной по воле.

Хлынул, как ветер, — для неба и лишь для него.

Не было зрителей.

Не было.

Только Двое:

Бог и Поэт отвечали за Рождество.

Письмо к Богу

Здравствуй. Неловко, но снова тебе пишу:

Лишь за последние сутки, поди, раз пятый.

Я со своими грехами — гороховый шут,

Гору каких, попотев, нагребёшь лопатой;

Нынче тебя мне напомнил сосущий шум —

Там, в голове, на минутах-гвоздях распятый.

Там, в голове — ты поверишь? — кадит бедлам.

Череп — котёл, тишина — за его пределом.

Кажется, мир раскололся напополам:

Прежде был целым, а сделался — оскуделым.