Душой наизнанку - [16]

Моргающим звёздам туман потакал,

Бессловьем клубясь тяжёлым…

В пробоину небо лилось с потолка,

Что был тебе прежде полом.

Лавиною лунного молока

Ты взят на чужбине в полон.

…

Взбирайся домой, император неба иного,

Взбирайся по нитям лучистым мира родного!

Исчезни в пробоине — завтра спустишься снова;

Теперь же — в Луну, во спасенье от гула дневного.

Затянется прорубь лазурью — порвутся лучи;

Ловчи не ловчи — горе-зори тебе палачи.

Взберись по канатам, как делают циркачи,

Оставь без себя предрассветную Terra Nova.

Хотел поглядеть на мир под опаловым льдом?

Взглянул. Возвращайся, покуда зовёт тебя дом.

Взглянул. Возвращайся, пока не отрезан путь.

Рассвет на подходе.

Осталось совсем чуть-чуть.

Сомкнёт васильковые губоньки пасть луны;

Сомкнёт васильковые веки луны глазница.

И утро утрёт полуночность молочной слюны:

Подтёки молочных слёз утереть грозится!..

…

Но ты не уйдёшь, повелитель надлунных сфер.

Ты слишком всевластен там, чтоб страшиться здесь.

И даром, что стал потолок васильково-сер.

И даром, что в нём растворилась звёздная взвесь.

И даром, что рана зияющая Луны

Теперь затянулась лазурною зябкой кожей.

Твой взор безотчётен, мгновения — сочтены.

Отныне не быть для тебя никакому «позже».

Закрылась Луна, эта прорубь, зиявшая ртом;

Под корень канаты откушены были безвинно.

Теперь не взлетишь из-под свода туда, где дом:

Оттуда, где синью окурена домовина.

В канатах оторванных путаясь, вниз ты парил —

Летел беспробудно, и вольно, и сам — лавинно.

И было тебе полётом всю землю видно;

И было тебе не дрожно — держу пари.

Ослепнув зарёй, обезглавились фонари;

Омертвело-горбаты чугунно-чёрные шеи.

Неужель волшебство умирать рождено, неужели?

Ты, беженец Альфы, прельщённый глубью омег,

В надлунии правил, где равен мгновенью — век.

Взалкавший паденья — беглец королевского сана —

Теперь почернело как древний лежишь оберег,

Лишившийся силы. Чугунен, что человек.

Что мёртвый фонарь — бездвижен, обезъянтарен.

Лежишь, в преземные снега заточён и вварен,

На белой земле — тротуаре Тёплого Стана.

Мерцаньем твоим напитавшись, сделался снег

Густым, точно сон.

Точно август.

Точно сметана.

«Не оголяй понапрасну свою мечту…»

Не оголяй понапрасну свою мечту,

Я её легче сама по глазам прочту,

Взглядом наощупь выхвачу между строк;

Не помогай. Будь снаружи бессрочно строг.

Выспренно раскрываться — равно рисковать;

Дримы стыдливей, чем горница, где кровать:

Им априори не цвесть — проходным двором.

В душу укромную пустишь ретивую рать —

Та разворотит доверья дверной проём;

Рота сапог, распоров до святилища дом,

В храме твоём надругается над ковром.

Сам не заметишь — а ворс-то завял да поник;

Дух обезбожен, как обожжённый язык.

Обезображенный дрим-то поруган, поруган…

…Будь изворотлив, пронырлив и многолик:

Обзаведясь артиллерией верных улик,

Уполномочься молчать омрачённо-грубым,

Уполномочься мычать, подражая трубам,

Но не пускай никого на священный родник!

Друг — самовольно, с мечом? Он казался другом.

Если же был — пусть не лезет, как вор во храм,

В душеньку — хам, пировать — неопрятно-упрям.

Пусть твои дримы, что драмы, читает сам —

Не по фальшивым афишам, но по глазам.

Ты, заклинаю, не мучь, не мочи мечту

Щёлочным светом, гулом по голым крыльям.

Прочь! — опорочит горячность фею бессильем,

Тем облачив обнажённую — в нищету.

Очертенев — никого не пускай за черту.

…

Не фасонить мечте

в неглиже —

чересчур нежна.

Кожу воздух оближет — она зацветёт водырями.

Береги мечту, будто история искажена:

И она горит героиней в твоей же драме!

Говори: «Это Бог мне! Блаженная жизнь! Жена!» —

Прочно пряча

за недоверчивыми дверями

Там, на дне души, где душисты свечами — зонги,

Где покойно, и тихо, и чисто, где час — намолен.

Ведь твоя душа глубока, как глаза беспризорника,

Как закутанный в материн голос закат над морем.

А по морю лавируют вольные каравеллы,

И на мачтах мечты раскрыляются парусами.

Сколько тех парусов? Как бы волны, кровясь,

                    ни ревели —

Не вместили б числа их, свечения б не описали.

Там ей будет сохранно, мечте, точно в тёплой

                     памяти —

Лику Бога да имени слишком любимой женщины.

Только не оголяй, умоляю, не дай пораниться.

Сокровенному — веришь ли? — проще всего —

                    обжечься.

«Упиваться смешным превосходством — устань…»

Упиваться смешным превосходством — устань,

                     устань.

Безодёжно в колючем морозе — не стынь, не стой.

Нерестится ли месяц монистами звёздных стай?

Удивлённо глядишь. Больно воздух сегодня густой.

Он густой, как румянец под пыльным фарфором щёк,

Точно эти глаза, сквозь меня целовавшие даль.

…Мне сегодня сказали, что мир октябрит ещё;

Удивлённо гляжу: я-то думал, теперь — февраль.

Я уйду — на морозе останешься стыть одна,

Но за пыльною наледью вспыхнет небесная аль,

Стоит только назвать моим именем тёмную даль —

Ты получишь ответ и не будешь удивлена.

Снег выпал

Кто-то шепчется на снегу —

Это мои следы.

Снег сегодня выел тоску:

Слеп, как дрёма, и сед, как дым.

Снег спросонья выпал, как шанс —

На дорогу, ведущую вверх…

Он укутал, бело-мышаст,

Землю в волчий мех.

Принародно принарядил,

Накружившись всласть.

Я сегодня долго бродил,

Не боясь пропасть.

Оттого-то теперь покрыт

Веской вязью весь —