Душистый аир - [14]
Что-то блеснуло в пыли. Человек остановился, подвигал в пыли большим пальцем босой ноги. Наклонился и поднял. Он никогда не воевал, не держал в руках никакого оружия, но все же догадался — это гильза. Красноватая, блестящая. И теплая. Приставил ко рту, дунул. Раздался глухой свист. Ага, он принесет ее сынишке Альбинукасу. Это будет его первый подарок. Он еще никогда не приносил ему игрушек, хоть и обещал давно. То-то радости будет малышу — свистулька! Найти бы еще одну — для Бенюса. Не то, чего доброго, передерутся. Человек внимательно вглядывался в дорожную пыль, разгребал ее ногой. Заметил металлический прут. Поднял, прищурился и повертел в руках. Пригодится — можно ось для велосипедной педали сделать. Он же обещал исправить…
Из-за пригорка выскочил мотоцикл. На солнце блестела солдатская каска.
«Немец, — узнал человек и подумал: — Пожалуй, кину-ка я это…»
Он отшвырнул железку в сторону, прямо в канаву, и вытер пыльные руки о штаны.
Мотоцикл взревел совсем близко и резко затормозил. Солдат соскочил на землю, автомат болтался у него на груди. Он выкрикнул какие-то непонятные слова.
Человек еще раз отряхнул руки и поднял их над головой. Немец кинулся к нему, ощупал рубаху, пояс штанов, обшарил карманы. В руке у человека он заметил гильзу. Солдат что-то кричал, но человек не понимал его языка. Он не знал ни единого слова из тех, что произносил немец.
Мотоциклист перепрыгнул через канаву, куда человек закинул железную спицу, стал шарить в разросшемся клевере и все время что-то выкрикивал, чего-то требовал.
Человек остался посреди дороги, не смея опустить поднятые руки.
Немец уткнул дуло автомата ему в грудь и стал отталкивать назад. Человек пятился, глядя фашисту в лицо широко раскрытыми глазами. Он упал в канаву и кое-как выполз из нее. Он полз на корточках в траве под наведенным на него дулом автомата. Солдат снова выкрикнул что-то на своем языке, и тишину знойного полудня нарушил залп.
Человек нелепо подскочил, взмахнул руками и повалился навзничь в пышный клевер.
Две маленькие теплые гильзы упали в дорожную пыль.
Тракимаса схоронили соседи. В тот же гроб из необструганных досок положили и новорожденного, который в этот день появился на свет.
Тихо было в деревне. Точно никто в ней и не жил. Только женщины робко, опасливо заходили друг к другу и гадали: что же это будет, как теперь жить?
За хлевом стоял велосипед. Время от времени я таскал его по двору, катал немного и снова ставил на прежнее место. Я ждал Бенюса, но тот не появлялся. Ни в этот день, ни на следующий. Я слонялся по двору, висел у плетня, высматривая друга. Вот их домик, ракита с раздвоенным стволом, забор… Но тишь, пустота, даже дым из трубы не валит.
Как-то я услышал, как мама шепотом сообщила отцу:
— Прямо не знаю, что и говорить… Она все сидит как каменная. Хоть бы слово вымолвила. Ей говоришь, а она молчит. А уж глаза…
Я сразу понял, о ком шла речь.
Наутро я помчался к домику Тракимасов. У ракиты я остановился. Смотрел на окна и не решался войти.
Через порог перекатился Альбинукас. Он стянул с себя штанишки и присел у стены. Руками он загребал песок.
— Альбинукас! — позвал я его.
Он приковылял, точно утенок, на искривленных ножках.
— Где Бенюс, а?
— Я ешть хотю, — прошепелявил малыш.
— А где Бенюс? — снова спросил я, но Альбинукас не ответил, а заковылял к смородиновому кусту, на котором висели зеленые ягоды.
Я подошел к окну, привстал на цыпочки и заглянул. Я увидел, как на краю разворошенной постели сидела Тракимене; ее сцепленные руки были зажаты между колен, она покачивалась всем телом — вперед-назад, вперед-назад. Рядом, на кровати, стоял на коленях Бенюс и расчесывал ее волосы. Одна длинная коса уже была заплетена и свисала до пола.
Бенюс поднял голову и заметил меня.
— Чего тебе? — спросил он, выйдя на порог, но близко не подошел.
Я растерялся.
— Ничего…
Бенюс смотрел мимо меня. Я проследил его взгляд, но не понял, куда он глядел.
— А почему ты не приходишь? — спросил я.
— Потому что война.
— А почему твоя мама…
— Война.
Бенюс повернулся и пошел назад, в избу.
Мама часто собирала узелок и бегала к Тракимене. Я — реже, потому что Бенюс не хотел со мной играть.
Осенью он не пришел в школу. И на дорогу не выходил, когда я проезжал на велосипеде. Однажды я встретил его — он шел домой с узелком, висевшим на веревке через плечо. В руке у него была палка. Он шел медленно и полосовал палкой придорожную сухую полынь.
Я соскочил с велосипеда, подождал его и спросил:
— Ты откуда идешь?
Бенюс остановился, повернулся ко мне лицом, и я заметил, что лицо у него узкое и серое, как пыль на дороге. Он мрачно смотрел на свои ноги, обутые в большие отцовские башмаки.
— Где ты был, Бенюс?
Он ничего не ответил мне, только потихоньку отвел за спину руку с узелком, от которого пахло хлебом.
Я поехал дальше, поднялся на холм и пустился назад, вниз. Мне хотелось покрасоваться перед Бенюсом. Пусть видит, как я здорово катаюсь! Не то что он — вправо-влево, на бок плюх!..
Я вовсю вертел педали, дергал звонок. Мне весело, радостно, смотри на меня, Бенюс!
Бенюс оглянулся и, когда я уже поравнялся с ним, быстрым движением сунул свою палку в переднее колесо. В тот же миг я перекувырнулся в воздухе и покатился в канаву. Бенюс хохотал. Но смех его был не тот, что прежде, когда окрестные поля так и звенели от этого веселого, заливистого смеха-колокольчика.
