Душистый аир - [15]

Я медленно поднялся. Бенюс замолчал, посмотрел на меня, на велосипед с помятым колесом и торчащими спицами. Он опустил голову, точно устыдившись сделанного, зажал под мышкой свой узелок с краюшками хлеба и пошел прочь в огромных стоптанных башмаках, шаркая, словно дряхлый старик.

С ободранного локтя капала кровь, но боли я не чувствовал. И мне не было жаль велосипеда. Я стоял на дороге и взглядом провожал своего друга, который шел кормить семью.

БЛУЖДАЮЩИЕ ОГОНЬКИ

Все. Я наконец решился. Сегодня же пойду. Я давно готовился к этому вечеру и уже не раз давал себе слово: «Завтра точно! Сегодня!» Но все никак не удавалось вырваться из дома. То одно, то другое. Зато сегодня, когда отец с мамой уехали на базар и вернутся только поздно вечером, я скажу бабушке, что сбегаю к Повиласу Но́таутасу за книжкой — он и впрямь сунул мой учебник в свой ранец.

Бабушка отпустила, но велела быстро возвращаться.

— Мя́шкис! — позвал я во дворе.

Маленький лохматый щенок с веселым визгом примчался на мой голос, и мы побежали.

День был пасмурный, в такие дни особенно быстро темнеет. Под кустами темными кучками лежало сгнившее от дождей сено, вокруг темнела осенняя пашня, колеи были наполнены водой. В воздухе еще чувствовалось летнее тепло, и мягкий туман ласково дышал в лицо.

Вот холм, вот тропинка ведет к подножию, вот дорога, вот еще тропка — эти места мне хорошо знакомы: я ведь каждый день тут бегаю в школу. А вот здесь мы повернем.

Наконец перед нами черной стеной встает лес. Я замедляю шаг, останавливаюсь посреди поля. Я слышу, как тревожно колотится сердце, как стучит кровь в висках. Облизываю пересохшие губы. Щенок Мяшкис тявкнул, и я так и обмер от страха.

Как тихо вокруг. Лес дремлет, спит себе преспокойным сном. Я даже чувствую, как он дышит, и мне чудится, будто рядом стоит косуля и это ее дыхание — теплое, отдающее мхом и прелой травой.

Я сажусь под сосной и вглядываюсь в темнеющую передо мной массу леса. Мяшкис жмется к моим ногам. Я беру его на руки, потом сажаю под куртку, и он сидит там, высунув голову наружу. То лизнет руку, то куснет за палец, совсем легонько и не больно.

Я всматриваюсь изо всех сил, до боли и ряби в глазах, и вот я вижу ее. Вижу девочку в голубом платье.

Смотрю и вижу.

У нее было странное имя — Ирма. Я знал наших деревенских девочек. Их звали Мари́те, Альби́на, Ге́ня. А Ирм у нас не было, — я даже не решался вслух произнести такое необычное имя.

Ирма… Ха, вот это имя! Выдуманное какое-то, ненастоящее. Мы в школе тоже давали прозвища многим девчонкам. Геню, например, звали Растеряшей, Марите — Лохматой… Почти у всех были клички. А вот Ирма… Не знаю, кто это ее так прозвал. А может, это и не прозвище — она вся была какая-то не наша. Руткусы привезли ее из Каунаса. Это дочка сестры Руткувене; она потерялась, когда ее отец с матерью бежали от немцев. Теперь Руткусы ее подобрали и будут растить.

Мне сделалось тесно у нас во дворе. Поля вдруг показались серыми, луга — скучными и пустыми. Я околачивался поблизости от дома Руткусов. Но Ирмы не было. Она не играла на дороге, не бегала. И скотину она не пасла, это я точно знал.

Однажды я заметил, как оба Руткуса поехали жать на самый дальний участок, и помчался за ольшаник. К избе я приближался медленно, осторожно прокрался через вишняк и стал следить за избой. Дверь хлева распахнута, и видно, как у корытца возится поросенок, а вокруг вышагивает важный петух.

— Ты кто такой?

Я замер от ужаса и присел на корточки, точно меня протянули кнутом по ногам.

— Чего тебе нужно?

Снова тот же звонкий мальчишеский голос. Откуда-то сбоку, совсем рядом. Сверху, что ли?

Я запрокинул голову. На старой вишне сидела девочка. Ирма, ну, разумеется, она. Вот она встала на толстую ветку, ухватилась одной рукой за верхушку дерева, а в другой у нее корзинка. Платье у нее синее, очень короткое, голые ноги загорели.

— Чего тебе? — повторила она.

— Ничего. — Я покраснел и опустил глаза.

— Кто ты? — спросила она.

— Никто, просто так…

— Тогда уходи отсюда, чего стал?

Очень жарко. Только это не от солнца. Я стою и ковыряю босой ногой рыхлую садовую землю.

— Я вон где живу, видишь? Ага, там. — Я показываю рукой, где наш дом.

— За ольшаником?

— Ну да. Там, где липы.

Я украдкой поднимаю глаза и вижу, что Ирма действительно смотрит на высокие липы нашего двора, даже на цыпочки привстала.

У нее красные, нет, синие пальцы — от вишен, а на губах и на щеках точно чернильные пятна.

— Ха, ха, ха…

— Ты чего смеешься?

— Из-за тебя… Ты такая… ну, не знаю, очень ты смешная.

Дерево качнулось, треснула сухая ветка и отвалилась.

— Смотри не упади ты, Ирма.

— Ты знаешь, как меня зовут? — Девочка испугалась.

— Ну да. Я все-все знаю.

Ирма молчит. У нее делаются печальные глаза.

— Ирма, слезай.

Ирма смотрит в сторону, а из наклонившейся корзинки сыплются вишни.

— Ирма!

Ирма улыбается, встряхивает черными кудряшками.

— Хочешь вишен? На, держи!

Она рвет вишни и кидает их на землю. Я ползаю на коленях в траве, подбираю ягоды, набиваю рот. Вишни вкусные. Вовсе не зеленые, не кислые. Это у нас в саду они кислые.

— Там, там! — кричит Ирма, а я не вижу, куда упала вишня. — Лови!