Дурная примета - [21]
Берта поворачивает голову к Боцману и пристально смотрит, на него. А он встает, берет шапку и говорит:
— Ведь это всего делов-то на часок, Берта, больше я наверняка не задержусь…
Идет к двери, тихонько затворяет ее за собой.
В трактире Мартина Биша сидят рыбаки и судачат. Ханнинг Штрезов уже здесь, и Кришан Шультеке, и Йохен Химмельштедт, и Кочерга. Боцмана приветствуют криками: «Эге!», «Да вот он сам и есть!» Мартин Биш разливает вино, ставит бутылку на стол и сам присаживается к столику Боцмана. За соседним столом играют в скат Клаус Гропер, Карл Вампен и Отто Хеккерт. Карл Вампен — владелец маленькой верфи, а двое других — угреловы. Они принадлежат к числу тех немногих, кому дано особое разрешение на лов угрей. Они немало кичатся этим, ибо разрешение даже передается по наследству. Не может быть и речи о том, чтобы они сели за один стол с рядовыми рыбаками. В углу сидит наедине со своим стаканом Фите Лассан, которого все считают «человеком не от мира сего» и «малость тронутым», потому что он любит уединение, летом ковыряется в своем саду и рисует картины. Мартин Биш наливает по новой, и тогда Йохен Химмельштедт задает вопрос:
— Боцман, а где вы оставили Ис-Вендланда, Боцман?
Йохен Химмельштедт имеет привычку повторять обращение в конце каждой фразы. За это дали ему прозвище «Дуплет». Но — странное дело — прозвище это не в ходу, наверное, оттого, что Йохен скор на расправу, у него медвежья сила и верный удар. Вопрос, который он задал, отвлек на минуту даже игроков в скат от их яростной погони за взятками. Фите Лассан тоже навострил уши.
Ханнинг и Боцман рассказывают, как это случилось, что Ис-Вендланд опять нашел себе жену. И тогда первый взрыв хохота прорывает тишину деревенской улицы. А дальше хохочут уже без передышки. Ведь это надо подумать, Ис-Вендланд завел себе возлюбленную и какие при этом он выкидывал штуки! Смех, смех и смех.
Но смеются только в кабачке.
«Он и правда уходит», — думает Берта. Жар изнуряет ее тело, мутит сознание на несколько мгновений, а потом опять все становится нестерпимо отчетливым и ясным. «Он и правда уходит… За вонючего рыбака — ты, дочь обер-секретаря? Да, за вонючего рыбака, вот именно! Но вот он уходит теперь. Тогда бы он ни за что так не поступил. Раз он даже подарил мне цветы. До чего неуклюже это у него получилось. Мы стояли на углу у магазина Лерше в Вольгасте, толстого Лерше, за которого меня хотели выдать замуж. Как раз там я назначила свидание Вильгельму, это было хорошо придумано. Лерше чуть не лопнул с досады. В тот же вечер он примчался к матери, а потом просил моей руки у отца. Мы ведь были не кто-нибудь. А я взяла и удрала с Боцманом. Потом отец прислал мне цветочную шкатулку. Это было трогательно. «Ты, дочь обер-секретаря!» Как будто я не знаю, как он им стал. Мать без конца твердила: «Будь дипломатичен, Карл-Август, не груби, но и не лебези, будь мужчиной. Добивайся расположения почтового директора Грюнига. Он влиятельный человек». Никогда не упускали повода, чтобы поздравить Грюнига, всё старались показать ему, какие они благовоспитанные люди. Хабекорну пришлось уйти, его перевели в Анклам, и отец стал обер-секретарем. «Раньше положенной выслуги лет, Карл-Август, раньше положенной выслуги лет! Погоди, я из тебя не то сделаю!»
Так обстояло дело с обер-секретарством… Но теперь — муж в трактире… ничего подобного не было бы, если б я вышла за толстого Лерше. Старики очень желали этого, потому что они, по правде говоря, едва сводили концы с концами на обер-секретарском жалованье. А ведь надо было поддерживать светские знакомства. И они кругом были в долгах. Нет, нет, это было бы ошибкой для меня. Но что правильно? То, что здесь?»
Берта Штрезова глядит на зыбку, ее пылающее лицо искажено.
«Вот еще один сорванец, и он не последний».
Она отворачивается к стене.
«Вот сейчас он лежит в зыбке, а потом вырастет и ничего не увидит, кроме горя и забот, забот и горя, и даже поесть досыта доведется ему не часто. С ребят все и начинается. Сначала Евгений, ну тут я ничего еще не имела против, но потом Фрида, и все так осложнилось. Конечно, они оба — хорошие дети, и у Евгения светлая голова, но какая от этого радость?»
Мучаясь в жару, Берта Штрезова снова смотрит на зыбку. Хлопья копоти оседают на маленькое клетчатое одеяльце, на ее собственную постель, на края колыбели. Все теперь в саже — она знает это, не видя.
«Всюду грязь, а теперь еще новый младенец. Грязь и младенец, и новая грязь, и еще младенец, и еще один, а мы и так не знаем, чем накормить детей. А ведь всего этого могло и не быть. Но теперь ничего не поделаешь. Что будет с этим малышом? Отто — так здесь зовут полдеревни. Назвать его Отто? Да, придется, чтобы не отличаться от других. Никому не позволено отличаться от других. На то воля божья, всех стриги под одну гребенку».
Тихо в комнате. На улице первый заморозок в этом году. Копоть от горящей ворвани порхает в воздухе и оседает повсюду. А часы тикают и тикают.
«Он сказал, что пробудет час. Час давно прошел. Вернется пьяный, а тут малыш будет кричать от голода. У Отто весело начинается жизнь».
