Дурацкое пространство - [14]

А что, приходится получать.

И есть.

Купив кефир, хлебнул. Педераст остался при своих расчетах. В этом была некоторая красота, а мыслишка меня долбила: где же Маргарита, где.

* * *

Говно был свет.

Дошел-таки, поурчал ключами.

Ненавижу замки.

Тишина. Она.

Хлопнул дверью.

Плевать. Что-то тут не так, я понимал это — что-то было не так; ее непонятная предполагаемая смерть начинала казаться мне каким-то фарсом. Сходил еще раз туда. Ржавый остов так и лежал, водичка хорошенько, плавно обтекала его. И островок был вроде себе между этих блядских рукавов реки.

Джазовая. Конечно, эта вода была не той, что тогда. Мелко как-то.

Изуродавынные шрапнелью домишки, та самая трехэтажка, в которой было столько интересных историй!..

Храм.

Забор.

* * *

Зачем.

Нет, почему.

Впрочем, в последнее время я не вижу смысла ставить знаки препинания — вопрошать «зачем», «почему»? Мне тяжело без нее.

Псевдоспасение было. Требовалось лишь впрыгнуть в мотрису, урчащую дизелем и, прождав достаточно долгое время, явить себя на привокзальной площади города-спутника, города, который уже много лет на это звание не мог претендовать — герб его, нарисованный на жести, давно облупился; краска осыпалась — даже керосиновую лавку давно закрыли, мотивируя это тем, что, мол, некому работать — не то что б приехать. Храм хоть отреставрировали. Поднимаюсь вверх, на гору. Замороженное солнце изволит вставать.

Децентрализация.

Хорошо.

Но ведь нас нет. Мы ничто. Пустота. Это пробивает, когда стоишь на обычной вроде бы улице, тебя обтекают то ли описанные, то ли нарисованные персонажи; ты хочешь закурить — да, сигареты есть, ты вынимаешь из пачки волшебную наркотическую палочку и, спустя две или три секунды начинаешь озираться: спичек-то нет. Мимо тебя идут якобы люди, и вроде бы ничего страшного нет в том, если попросить у кого-нибудь огня. Тебе стремно: улицы догоняют одна другую в своей непонятной перспективе, все куда-то валится; чтоб встряхнуть нечто вроде мозгов, ты, поозиравшись, находишь гнусную разливуху. Шагаешь внутрь. К тебе относятся нейтрально. В былые времена ты хряпнул бы стакан плодово-выгодного, сейчас же (облико морале) скромно берешь стошечку в некотором смысле водки, употребляешь и идешь дальше. Железнодорожный свисток напоминает, что в запасе три поезда.

Ежели кругом одни центры, посещает тебя мысль, то где же перифирия? «Центр» — это, конечно, обобщенно. Мир. «Мир Электроники». «Море Рыбы». «Планета Обуви». «Вселенная Подгузников». Центр вообще. Миры. Поймите, уроды. Все слова с заглавной буквы — дык это некультурно, фак вашу мать. Хочется взять и загасить ебала умников, которые вот так, запросто, продали язык за копейку. Эти феерические маразматики получают не такие уж маленькие деньги за право издеваться над языком именно таким, бля, образом. Сволочи. Вот он, финал.

Тупое хомячье никак не может взять в толк, что это гибель. Это надругательство не над языком, нет. Не над культурой.

Над человеком.

Нельзя сказать, что нас расселили. Мы сами как-то расфокусировались. И в этом есть какое-то благо. Для гипотетического жителя города с восьмисоттысячным населением (а говорят, были города на полтора миллиона, но я в эту херню не верю, как и в зеленых человечков) — нет, ты дышишь ветром, ты, сумасшедший, ты, глотнувший холодного сырого воздуха на той самой станции в ноябре — ты, пытавшийся любить.

* * *

Она тихо булькала, вода. Из-за идиотской густой дымки я не видел противоположного берега. На кой черт придумали эту улицу, по которой течет. На кой придумали все.

Я опустил ногу в струю, которая мягко и ласково обволакивала. Нет, лгал себе. Она была холодная и враждебная. Приподняв задницу рывком, мне удалось бы, наверно, осторожно касаясь подошвами сандалий, проковылять на ту сторону; но нет, дело было не в том; камни склизские. Не нравилось идти вслепую. Я хотел двигаться хотя бы как-то, на сигнал в тумане, свет в окне, что ли. Желтая лампа в убогой хибаре, где меня ждут.

Помедлив, погрузил и другую ногу. У меня всегда были неплохие отношения с ними. Левая куда чувствительнее правой — что в горячую воду ее опускай, что в холодную. А-а. С трудом сдерживаю себя, чтоб не завизжать от щекотки.

Мне нравилось наблюдать за тем, как псевдокожаные изделия распускаются в чистой холодной воде, словно лук в кастрюле, сваренный по рецепту Горшечкина. Еще немного — и они растворятся.

Сдуру дав старт, я слегка завис. 0, 07g, не более и не менее. Почти невесомость. Оттолкнулся от валуна и полетел вверх. Не тут-то было — антигравитационные приколы, как я уже говорил, не распространялись выше нескольких метров.

Пошел дождь.

Хотелось поджать ноги. Ничего глупее я не мог придумать.

Тяжесть капель в конечном итоге меня мягко приземлила. Сандалии казались рыбами; они не были обувью, сии уже не принадлежали мне: начиналась у них какая-то странная, непонятная жизнь, независимая от меня никак; я вспомнил о чеке, выданном мне продавцом на рынке и попытался подняться еще раз.

Нет. Иллюзия не воплотилась. Бахнул колокол. Порыв ветра смахнул кусок тумана и на мгновение мне приоткрылось то, о чем я мечтал: светящиеся окна. Увы, не те.