Дубовая Гряда - [24]

Причину крушения поезда расследовал сам Бодягин, считавший его обычной аварией. После этого Володе стало легче, он смелее заходил к Зубенкам и Кислякам.

У Василя, правда, еще оставались кое-какие надежды на Лиду, и к Володе он относился неплохо, хотя по деревне ходили слухи, что полицейского ранил Мариин сын.

Однако, благодаря этим слухам, хлопцы, которым Володя не решился бы доверить что-либо серьезное, смотрели на него как на героя. Но юноша был осторожен, присматривался к ребятам и к Пылиле. Нельзя сказать, что Павел не оказывал влияния на колхозную молодежь. Он и в предвоенное время иной раз организовывал танцы, да и по возрасту был старше многих. И теперь Володя опасался, как бы Павел не запугал ребят.

Вот почему и решил он во что бы то ни стало встретиться и поговорить с Пылилой. Только подходящий случай никак не подвертывался.

Как-то Пылила тащил из сада ободранную ольху и увидал идущего навстречу Володю. Павел остановился, сбросил верхушку с плеча и начал поправлять всаженный в комель топор. Не зная, какой у них получится разговор, Володя все же спросил:

— Слушай, Павел, это ты разносишь слухи, будто я ранил полицейского?

Пылила усмехнулся:

— Ты, брат, у меня под ногтем. Думаешь, я тебя тогда не заметил? Могу даже сказать, где ты бежал.

— Ну, ты меня еще не знаешь… кривой черт! — вспыхнул Володя, не заметив, как вырвались у него слова, которых Пылила терпеть не мог. — Но узнаешь! Если меня и арестуют, так освободят, как я тебя освободил.

— А вот ты никогда не выберешься оттуда, куда я тебя отправлю!

— Не кипятись, не испугался. Что ты мне можешь сделать?

— Пускай только наши придут…

Об этом Пылила никогда не задумывался. Теперь он широко открыл глаза и как бы обмяк.

— Я что… Когда наши придут… Надо мной самим уже столько поиздевались… Вот, на своих плечах дрова таскаю, — растерянно заговорил он.

— Я стрелял в полицая, я! — продолжал заседать Володя. — Чтобы тебя от расстрела спасти! А ты меня теперь этим упрекаешь, гад?

— Слушай, Володя, я же никому ничего не рассказывал. Хотел пошутить, и только. А ты вскипел. Я ведь тоже психоватый и, может быть, погорячился. Действительно, ты меня спас, а я, дурак, почему-то вижу лишь то, что ты стрелял в полицая. Будь она проклята, такая жизнь, — опустив голову, Павел задумался. Володя внимательно посмотрел на него и пошел дальше. Он понял что после этого разговора Пылилы нечего бояться.

Как обычно, вечером в избе Алены собралась молодежь. Иван, сын хозяйки, подыгрывал на балалайке, а девчата пели «Реченьку» и просили, чтобы он не спешил.

Анатолий шепотом рассказывал Володе, какого Иван мнения о хлопцах и девчатах, собравшихся тут. Все они — советские люди, вот только Зина — дочь старосты, черт ее знает, что у нее на уме…

— Не хочет ли выгнать ее? — спросил Володя.

— Не знаю. Но ребята боятся при ней о фашистах, о новых порядках говорить.

— Все сами видят и знают, какие это порядки. А Зины опасаться нечего, она настоящая комсомолка.

Володя посмотрел на девушку, и их взгляды встретились. Ему стало неприятно, что о ней так думают, и, не выдержав, он сел рядом с Зиной. Девушка смутилась, отодвинулась. Знала, что во всем виновата отцовская должность, и все тянулась к молодежи, хотела быть вместе со всеми. Правда, иной раз на душе становилось так тяжело, что хоть ты плачь. Думала, если бы Володя не ходил на вечерки, и она ни за что не пошла бы. Но чем дальше, тем сильнее хотелось видеть его, и Зина отправлялась к Лиде или просто на улицу, оставаясь в избе только тогда, когда отец с матерью разговаривали о семье Марии или о хлопцах, вспоминая и Володю. В беседах же с Лидой не раз признавалась, что, если бы Володя погиб, не стала бы жить и она.

Володя попросил у Ивана балалайку и только взял первые аккорды на трехструнке, как все дружно подхватили:

Расцветали яблони и груши,

Поплыли туманы над рекой…

Но песня тут же оборвалась: дверь распахнулась и в комнату вошли два немца.

Увидав такое многолюдье, первый из них вскинул от неожиданности автомат, но, поняв, что никакой опасности нет, расхохотался:

— О, руссиш паненка? Зеер гут!

Второй, улыбаясь, начал обходить девушек, внимательно всматриваясь в каждую из них. Но вдруг, наткнувшись на горящие ненавистью глаза Володи, сердито выпрямился и, вырвав балалайку, с размаху ударил ею хлопца по голове. Не растерявшись, Володя успел выставить локоть, и балалайка, хрустнув от удара по нему, развалилась на две части, так что корпус ее повис через плечо фашиста, а гриф остался в руке. В эту минуту кто-то из ребят погасил лампу, и, воспользовавшись неожиданной темнотой, юноша шмыгнул в дверь. Следом за ним с визгом бросились девчата, а из другой половины избы выскочила испуганная хозяйка:

— Что случилось?

Алена не поняла, кто вдруг облапил ее в темноте, начала отбиваться кулаками, и тут второй гитлеровец чиркнул зажигалкой. Первый увидел при свете ее в своих объятиях немолодую женщину, удивленно разжал руки, а хозяйка, воспользовавшись его замешательством, схватила со стола лампу и поднесла к огоньку зажигалки.

Снова стало светло, но, кроме Ивана и его сестры, в горнице никого из молодежи уже не было. Соседки не зря считали тетку Алену самой хитрой бабой в деревне. Схитрила она и сейчас: взяла лампу, поманила за собой немцев и поднесла ее к портрету Гитлера на стене.