Другая история. «Периферийная» советская наука о древности - [58]

Хеттское государство продолжало слабеть. Как кажется, оно вело непосильную борьбу с восстаниями народных масс и рабов, восстаниями, порожденными хозяйничаньем рабовладельческой знати (I, 380);

Вместе с умершими знатными людьми хоронились их слуги, вероятно, рабы (I, 443)[469];

Киммерийцы прорвались на урартскую территорию… В своем натиске на Урарту они, вероятно, объединились со стремившимися к освобождению окраинными племенами, а может быть, и с рабами (I, 522).

Иногда заявлялось, что данные не позволяют окончательно определить характер социально-экономических отношений, как в случае с древней цивилизацией Хараппы, но по аналогии с Двуречьем и Египтом все равно следовал вывод о раннем рабовладельческом строе (I, 434). Авторам не было точно известно, как обрабатывались земли парфянской знати, однако они утверждали: «есть основания полагать, что в таких имениях эксплуатировался труд рабов» (II, 433). То же касалось и кушанских завоеваний: «Постоянные войны давали, вероятно, большое количество рабов» (II, 671).

Близкий к указанному прием – домысливание исторических фактов исходя из общих представлений об историческом процессе. Раз государство есть орудие власти эксплуататорских классов, то его политическая надстройка неизбежно служит этим интересам. Поэтому завоеватель типа Шамшиадада I – всего лишь выразитель интересов знати… в том числе той, которую покорил его отец:

Выполняя задачи, которые, как было сказано, поставила в то время верхушка ашшурских рабовладельцев, Шамшиадад стремился к установлению в Ашшуре своей единоличной власти и к созданию деспотической монархии… (I, 314).

Там, где прямых примеров о рабском труде оказывалось недостаточно, а предположения звучали слабо, использовался еще один довод (который впоследствии станет практически базовым в позднесоветской характеристике рабовладельческой формации): важно не столько количество рабов и их доля в экономическом производстве, сколько то, что тенденция отношения к работнику как к рабу распространялась и на остальные категории зависимых работников (II, 549 сл.)[470]. Поэтому восстания крестьян можно было трактовать и как антирабовладельческие: «Народные массы, не вынося гнета рабовладельцев, неоднократно восставали против них» (I, 617)[471].

Впрочем, по сравнению с грубой прямолинейностью проведения причинно-следственных связей, которая наблюдалась в предшествующий период, роль рабовладения все-таки демонстрировалась не столь навязчиво. Современного читателя, возможно, позабавит объяснение победы греков над персами двумя тезисами: тем, что греки боролись за свободу, и тем, что Персидская держава тормозила «нормальное развитие» производительных сил покоренных ею народов (II, 40), но все-таки первый фактор назван основным, а второй, если не обращать внимание на формулировку, сообщает, что растущее богатство греческих полисов позволило им потягаться с персами в военной экономике. Иногда описание причин тех или иных событий, особенно неплохо изученных, как в античной истории, давалось безо всяких отсылок к развитию рабовладельческой формации: например, причины поражения Афин в Пелопоннесской войне или победы Рима над Пирром (II, 64, 285). Но, конечно, тезис об определяющей роли классовой борьбы рабов и рабовладельцев совсем не был минимизирован:

Сопротивление рабов носило в это время еще по преимуществу пассивный характер и протекало в скрытых формах, но именно оно нередко склоняло чашу весов во внутренней и внешней борьбе на ту или иную сторону, показывая, какая грозная, открыто враждебная рабовладельческому строю сила нарастает постепенно в его недрах (II, 185)[472].

На внутреннюю противоречивость внешне целостного нарратива работали и следы предшествующего этапа, которые уже не были нужны в 1950‐е гг., но оказалось, что их не так просто было убрать из текста. Например, остались следы «разжалованных» (совсем недавно еще необходимых) цитат из Сталина – они превратились в слегка переформулированные фразы, уже без ссылки на источник: «В самом низу общественной лестницы находились рабы. Они были бесправными, их в любую минуту, по прихоти господина, могли убить, продать, как скотину» (I, 608)[473]; «Империя Кира представляла собой мало связанный конгломерат народностей и племен…» (II, 26, схожее – 223)[474].

В главах, написанных Струве, оставались некоторые положения начала 1930‐х гг., времени, когда он только формулировал свою концепцию, и теперь они звучали достаточно архаично: как мысль о том, что на землекопных работах «все больше использовался труд рабов» (I, 195). Доказать это за двадцать лет Струве так и не смог, и если в 1930‐е гг. этот тезис был призван обосновать специфику азиатской общины в по преимуществу таких же голословных теоретических дискуссиях, то сейчас в нем уже не было нужды, а мягкая форма его подачи лишала высказывание какого-либо значения: в самом деле, не имея никакой статистики или конкретных примеров, позволяющих сопоставить долю труда свободных и зависимых категорий, рассуждать о том, использовался ли труд рабов «все больше» конкретно на землекопных работах, бесполезно.