Другая - [44]

– Мы могли бы послать их ей по почте, пожалуй, так будет лучше всего, – говорит Алекс. Ее голос по-прежнему доносится издалека, и, открыв глаза, я вижу, что она стоит у окна, собираясь его открыть. Возможно, она умеет читать мои мысли. Врывающийся в комнату свежий, холодный воздух достаточно охлаждает мой мозг, чтобы заставить рот подчиняться.

– Я не хочу этого делать, – бормочу я.

Алекс тотчас опять закрывает окно, получается резковато. Оконные стекла дребезжат. Она садится на кровать.

– Конечно, хочешь, – возражает она.

Я пытаюсь помотать головой и чувствую, как по телу прокатывается волна тошноты.

– Это чересчур, – произношу я.

– После всего, что он сделал, ты считаешь, что будет чересчур, если его бросит жена? Это даже близко не лежит к тому, чего он заслуживает, но хоть что-то. Маленькая справедливость. Ты же любишь справедливость. Ты вечно об этом зудишь.

Алекс смотрит на меня требовательно.

В лучшем случае она от него уйдет. Возможно, он утратит право опеки над детьми. Она же юрист, знает, как это делается. До нее непременно дойдет, что снимков с фантазиями о сексе с собственной дочерью достаточно для того, чтобы ему запретили встречаться с Мирьям в одиночку. В лучшем случае она устроит это по-тихому. В худшем случае станет рассказывать всем подряд, какой он мерзавец, возможно педофил, да что еще остается думать – ему придется переехать. После этого он не сможет продолжать жить в таком городе, как Норрчёпинг, не сможет работать среди коллег, думающих, что ему хочется спать с собственной дочерью.

Не исключено, что будет того хуже: заявление в полицию, расследование, представитель социальной службы, сидящий с озабоченной миной на диване в гостиной среди подушек от дизайнерской фирмы «Свенскт Тенн». Как это объяснят детям? Что те станут о нем думать? Возможно, газета «Норрчёпингс тиднингар» напечатает репортаж в формате истории с продолжением или того хуже – вечерняя пресса: черные заголовки о враче, который покусился на собственную дочь, и все этому поверят. Всей его жизни в ее сегодняшнем виде придет конец. Этого я никогда не хотела. Мне хотелось, чтобы он осознал, что хочет быть со мной, чтобы он пришел на мою лестницу, позвонил в дверь, сказал, что я ему нужна, поцеловал меня и спросил, по-прежнему ли я хочу его, и я бы ответила: «Да, да, хочу», это было бы романтично, как в кино, мое желание не имеет ничего общего с пачкой фотографий на прикроватном столике. Теперь он будет меня ненавидеть. Теперь все рухнет и для него, и для меня. Я хочу объяснить все Алекс, но от осознания дальнейшего развития событий мой желудок выворачивается наизнанку, и меня тошнит прямо на пол, рядом с кроватью супругов Мальмберг, однако я слышу, как за Алекс захлопывается входная дверь.

Мне снятся сталкивающиеся корабли. Большие корабли в открытом море, я стою на палубе, и, куда ни глянь, виден один горизонт, небо голубое, с легкой дымкой, лето, пахнет морем. Очевидно, мой мозг отыскал детские воспоминания о пароме, идущем на остров Готланд, и воспользовался ими, поскольку ощущение мне знакомо. На сердце у меня легко и свободно, мир огромен, белый корабль рассекает море, решительно устремляясь вперед. Потом он сталкивается с другим кораблем. Я не видела, как тот приблизился, раздается оглушительный грохот, звук жесткого удара стали о сталь, весь корабль встряхивает, я чувствую, как грохот распространяется по всей конструкции, как металл подается с таким звуком, будто открывают консервную банку, и как корабль, на котором я стою, рассекается пополам, кренится на правый борт, начинает тонуть, и море с сосущим звуком тянет его вниз. Я просыпаюсь в момент, когда крепко цепляюсь во сне за поручень, чтобы не упасть в воду, хотя знаю, что, если буду продолжать держаться, меня затянет на глубину, и внезапно сна у меня ни в одном глазу.

В комнате темно, сердце сильно бьется. Мой мобильный телефон лежит возле кровати, часы показывают половину шестого вечера. Я проспала весь день. В комнате пахнет рвотой, и хотя от этого вновь подступает тошнота, чувствую я себя уже не так плохо. Я в силах встать с постели и медленно дойти до ванной Карла и Габриэллы. Невзирая на мягкий свет, выгляжу я в зеркале ванной комнаты ужасно: макияж размазан, волосы торчат в разные стороны, на пересохших губах пятна от вина. Я выгляжу старой. Я еще не настолько постарела, но внезапно отчетливо вижу в зеркале намек на морщины под глазами, резкую тень на щеках, бывших раньше круглее. Я слишком стара для такого.

Я споласкиваю лицо холодной водой, полощу рот с капелькой зубной пасты. На полках стоят дорогие кремы для кожи, косметика и ароматические свечи марки, которая знакома мне по интерьерным журналам; я живо представляю себе, как супруги рядышком стоят у зеркала, собираясь куда-нибудь по вечерам: она мягкой кисточкой наносит на щеки румяна от «Шанель», он бреется, наблюдая за ней, и думает, что она красива. Больше он этого делать не будет. Она сразу же вышвырнет его. Возможно, он успеет забрать с собой принадлежности для бритья, иначе ему придется зайти в магазинчик у Центрального вокзала, купить пакет одноразовых оранжевых станков для бритья и взять их в гостиничный номер, где он будет вынужден поселиться, поскольку больше идти ему некуда. Прийти ко мне домой он не сможет, ведь я предала его. Я не могу смотреть себе в глаза в зеркале.