Другая - [40]

Я так крепко сжимаю кулаки, что ногти впиваются в ладони, боль доставляет мне удовольствие. Ногти оставляют на руках маленькие полукруглые пульсирующие отметины, я рассматриваю их в свете уличного фонаря, недовольная тем, что этого недостаточно, а что было бы достаточным? Мне хочется кричать, кого-нибудь ударить, что-нибудь разбить. В гавани я сильно пинаю одну из катушек для кабеля, тоже не помогает. Мобильный телефон вибрирует от новой эсэмэски: «Ты ведь не обиделась».

Мне хочется ответить: «У тебя нет времени даже поставить вопросительный знак???» – или прокричать, прореветь ей это прямо в лицо, со всей силы, накопившейся у меня в теле от злости, она подобна батарее сдерживаемой энергии, плотине, способной привести в действие электростанцию.

«Обиделась», – отвечаю я вместо этого. Затем устанавливаю на телефоне режим «не беспокоить», чтобы никакие СМС не доставлялись. Пусть теперь удивляется. Потом я думаю, что она, возможно, даже удивляться не будет, поглощенная своим преподавателем и тем, чем они там занимаются. Она показывала мне его фотографии, он красив, и я прямо вижу перед собой, как он ее целует, они оба красивы, и, естественно, им хочется целовать друг друга.

Однако на следующий день, когда я включаю телефон, он буквально забит длинной чередой извинений от Алекс. Под конец я соглашаюсь на то, чтобы позволить ей прийти ко мне домой, и она там тоже просит прощения, говорит своим самым мягким голосом, смотрит на меня самым умоляющим взглядом. Я отвечаю, что она прощена, она проявляет такую демонстративную покорность, что я смущаюсь. Вообще-то, я всегда была одинока. Алекс запускает руку в карман пальто и извлекает связку ключей, которой бренчит у меня перед носом с гордостью и энтузиазмом, будто это подарок.

– Я должна поливать у них цветы. Они не хотят, чтобы смоковница погибла. Иначе они не смогут летом угощать на каком-нибудь ужине собственным инжиром к французскому козьему сыру «шевр». Такая досада. Они в Оре [11].

– Я знаю.

Они ездят в Оре каждый год. Карл любит горные лыжи, вся семья любит. Они ездят туда с друзьями, маленькая компания красивых успешных людей с детьми, которые умеют кататься на лыжах и есть в ресторане, они живут в одной гостинице и вместе выпивают по бокалу по завершении дня катания. Думая об этом, я сознаю, насколько невероятно, чтобы в жизни Карла нашлось место для меня, я пытаюсь представить себе, как бы это выглядело, если бы вместо жены с Карлом поехала в Оре я: как меня пришлось бы определить в лыжную школу ко всеобщему веселью его друзей и их спортивных жен, ведь я не каталась на горных лыжах с дня здоровья в средней школе и уже тогда чувствовала, что это не для меня. Нам пришлось бы покупать мне лыжную одежду, на встрече после лыж они с любопытством спросили бы, чем я занимаюсь. «Пишу сборник новелл», – ответила бы я. Или: «Изучаю литературоведение». Они отвечали бы вежливо и с интересом, но я чувствовала бы себя практиканткой в их мире, человеком, который пришел, чтобы взглянуть, но не задержаться надолго.

Зубцы на большом ключе выглядят, как силуэт горного хребта, я думаю, что именно так выглядит в Оре, когда Карл, поднявшись на подъемнике на вершину горы, всматривается в горизонт.

Алекс улыбается.

– Пошли туда? Прямо сейчас?

Пустые квартиры всегда казались мне жутковатыми: будто заходишь в место, где жизнь остановилась, в руину, оставшуюся от повседневности. Дома у семьи Мальмберг тщательно прибрано, но все-таки видно, что утро у них выдалось суетным – при входе валяется обувь, на дорогом комоде варежки и шапки, в мойке немытые тарелки с остатками простокваши и хлопьев – их будет трудно отмыть, когда хлопья присохнут, на кухонном столе оставлены развернутыми сегодняшние стокгольмские газеты. Я сажусь на выдвинутый стул и перелистываю газету «Свенска дагбладет», Алекс усаживается на большой диван в гостиной, поднимая ноги на журнальный столик.

– Мы могли бы устроить здесь вечеринку, – говорит она.

– Конечно, нет, – возражаю я.

Она оборачивается и смотрит на меня.

– Почему нет?

– Останутся следы. Народ что-нибудь сломает или украдет… это выльется в катастрофу. Они скинут на пол люстру или уронят на ковер сигарету, и начнется пожар.

– Именно такое устраивает оставленная дома дочь, когда ее отец уезжает на курорт с новой семьей, – словно уговаривая саму себя, произносит она. – Они скажут, что ей хочется привлечь внимание.

Она усмехается.

– Нет… – продолжает она. – Нет, ты, конечно, права. Ты почти всегда права. Какая удача, что у меня есть ты.

В ее голосе слышится нечто среднее между сердечностью и иронией, я не знаю, что думать.

Алекс встает, вытаскивает одну из больших серых коробок, стоящих в самом низу книжного стеллажа.

– Хочешь глянуть на фотки?

В коробке полно фотоальбомов. Алекс вынимает верхний и открывает его в самом начале.

– Окончание учебного года, – говорит она. – Мирьям заканчивает… как ты думаешь? Первый класс или второй?

Она протягивает альбом мне. Маленькая девочка в красивом платье улыбается, щурясь на камеру, дело происходит в начале лета. Позади нее стоит красивая светловолосая женщина в светлом платье, она тоже улыбается и щурится, на руках у нее девочка поменьше. Хорошая фотография. Габриэлла и Матильда на празднике окончания учебного года у Мирьям. Мать с дочерьми. Снимал, видимо, Карл. В этом присутствует какаято невыносимая для меня интимность: они смотрят на него, он говорит что-то забавное, заставляя их улыбнуться, щелкает камерой. Они – семья.