Другая - [38]

– Что значит, сосредоточиться? – спрашиваю я.

Она слегка улыбается.

– Не знаю… но ты ведь часто говоришь, что в мыслях желаешь ей смерти.

Она начинает смеяться прежде, чем я успеваю что-нибудь сказать.

– Я не имею в виду, что мы должны ее убить. Я не сумасшедшая.

Она гладит меня по волосам.

– Мне надо только сообразить, как нам поступить. Мы могли бы просто рассказать ей, что он ей изменяет. Написать письмо. Даже если он будет это отрицать, она станет достаточно подозрительной, чтобы еще долго не доверять ему. Это подпортило бы их отношения. Правда, тогда тебе станет сложнее встречаться с ним, поскольку она будет не спускать с него глаз. Он лишится возможности приходить к тебе домой, едва ли сможет даже писать тебе эсэмэски. Она начнет проверять его телефон. Я хочу, чтобы она его бросила. Не ради тебя, ты же понимаешь.

Она смотрит на меня с выражением абсолютной искренности во взгляде. Я киваю. Дескать, понимаю.

– Мне наплевать на то, что произойдет потом, понимаешь?

Она впивается в меня взглядом.

– Мне наплевать, решит ли он действительно, что хочет быть с тобой, когда она его бросит. Мне даже наплевать, будет ли он с тобой счастлив. Я просто не хочу, чтобы он был счастлив с ней. Или с этими детишками. Я хочу, чтобы он лишился этой семьи.

Я киваю. Мне понятно.

Еще отчетливее я понимаю ее слова несколькими днями позже, когда Карл находится у меня дома. Меня тошнит от кольца у него на руке. Оно сверкает в полумраке у меня в постели, и я не могу отделаться от мысли, что на нем выгравировано имя другой женщины, что оно – символ обещания, данного кому-то другому, а не мне, которое он раз за разом нарушает, и когда я так думаю, общение с ним уже не кажется мне приятным, сексуальным или волнующим, а только грязным. Когда он проводит рукой с кольцом по моему бедру, я думаю, что оно меня обожжет, как в сказках серебро обжигает вампиров, что после него останется пылающая красная полоса обожженной кожи.

– Ее зовут Габриэлла, – говорит Алекс, когда мы в следующий раз сидим в баре гостиницы, хотя я ни о какой информации не просила. Я не стала узнавать, как ее зовут, чтобы угомонить свои мысли, но ее имя вновь оживляет их. Габриэлла – изысканно и вместе с тем интеллигентно. Женщины, которых зовут Габриэлла, добиваются, чего хотят, и выглядят при этом красиво.

– Она красива? – спрашиваю я, хотя это глупо с моей стороны, поскольку получить подтверждение мне не хочется.

– Да, очень красива, – кивает Алекс. – Особенно для сорока с лишним лет. Ей их не дать.

– Конечно, не дать, – бормочу я.

– Моя мама тоже красива. И ты. Ему нравятся только красивые женщины. Но ему этого все равно мало. Он просто не умеет хранить верность. На него совершенно нельзя полагаться.

Я знаю, что она вообще-то неправа. Но не могу сказать ей, что думаю, что знаю ее отца лучше нее, хотя уверена, что так оно и есть: ее представление о нем базируется на детских воспоминаниях и предательстве, ей не довелось узнать его, как мне, во взрослом состоянии. Мое представление о Карле диаметрально противоположно: он надежный и заботливый. В те разы, когда он огорчал меня, говоря, что придет ко мне домой, и отменяя встречу в самый последний момент, всегда имелось объяснение, какое-то практическое препятствие, возникшее в его повседневной жизни отца семейства, которое вызывает у меня ненависть, злость, даже доводит до отчаяния, но я понимаю, что оно возникает вовсе не потому, что он желает мне зла. Я никогда не сомневалась в том, что ему действительно хочется встретиться со мной или что он заботится обо мне так, как женатый мужчина заботится о любовнице, с которой ему интереснее разговаривать, чем с женой, – не всем сердцем, а теми частями, которые ему удается сберечь после выполнения всех обязательств в качестве супруга и отца семейства.

Я всегда думаю о нем только как о хорошем мужчине. Настолько хорошем, что мне хочется, чтобы он стал моим.

Потом приходят оттепель и дожди, весь снег стаивает. Поначалу дождь выливается на обледенелые улицы, от чего те становятся безумно скользкими, и спешащим на автобусы и электрички людям за моим окном приходится продвигаться вперед с величайшей осторожностью. Наблюдая за ними поверх бумаги для выпекания, я думаю, что это все равно что смотреть в аквариум, хотя с внутренней стороны стекла нахожусь я, а не они. Молниеносное обледенение, говорят в больнице, рекордное количество переломов. Снаружи расчищают снег, сыплют соль и песок, на парковке целыми днями снуют маленькие оранжевые машинки, мигают и скребут, чтобы перед входом в больницу никто не поскользнулся.

Затем дни оттепели и слякоти, когда растекаются лужи; в вестибюле, в столовой, везде появляется гравий. Сив велит мне вытирать полы, поэтому я приношу из хозяйственной кладовки ведро и швабру и тру. В больнице я Карла не видела давно, он не покидает своего отделения, но по нескольку раз за день присылает эсэмэски. Алекс тоже шлет эсэмэски, интересуясь, что написал Карл. Я чувствую себя станцией связи, когда с неким средним ощущением между долгом и восторгом пересказываю ей его слова, исключая то, что кажется слишком личным, и преувеличивая другое – то, что я знаю, будет воспринято в мою пользу. Отвечая в очередной раз на эсэмэску Алекс, я замечаю сердитый взгляд Сив, кладу телефон на стол рядом с кофеваркой и двигаюсь со шваброй дальше. Это может подождать, пока я закончу.