Друг мой море - [14]
Маслов ответил: «Есть!» — и исчез в горловине люка, а я казнил себя за то, что имя ее так неожиданно вдруг сорвалось с моих уст. Я знал, что Виктор Маслов крайне неравнодушен к Лидии Владимировне.
«Этого еще мне только и не хватало, — подумал я. — Обзавестись соперником в лице своего подчиненного!»
Мне снова назойливо лезли в голову шальные мысли. Я припоминал детали, сравнивал, сопоставлял и делал все это спокойно, беспристрастно. Человек наедине с собой всегда искренен: ему некому и незачем лгать...
Впервые мы встретились с Лидой год назад. Экипаж лодки после большого похода находился тогда в доме отдыха в Отрадном — тихом местечке, затерявшемся среди буйных рощ и цветущих полян средней русской полосы. Я заскочил в Отрадное всего на несколько дней и должен был вместе с командой возвращаться на лодку к себе на Север.
Утром, после дороги, я нежился еще в постели. Было рано, лучи солнца, напористые и горячие, щекотали мои ресницы, и я чувствовал, что спать уже совсем не хочется, но мне было странно и приятно очутиться среди этого неожиданного земного житейского уюта, спокойного, разумного и ненавязчивого, от которого я отвык и который не шел ни в какое сравнение с тесными отсеками лодки.
И вот в такой ранний, тихий час в моей палате раздался голос:
— Это что ж, у нас нарушители распорядка объявились? — Я увидел в дверях молодое и совсем нестрогое лицо. — Вставайте и приходите в кабинет врача, — сказала она тем же тоном и закрыла дверь.
Вставать мне не хотелось, но ее голос был сильнее моего желания. Примерно через полчаса я уже вошел в кабинет и увидел там Маслова.
— Знакомьтесь, товарищ командир, это Лидия Владимировна. — Старший лейтенант держался с достоинством, чувствовалось, что человек он здесь «свой».
Накануне вечером, когда Маслов докладывал мне о всех подробностях, он не преминул упомянуть строгого, очаровательного доктора Лидию Владимировну и добавить, что она не просто присматривает здесь за здоровыми и сильными людьми, а занимается изучением процесса адаптации подводников, ее интересуют проблемы психологических исследований нашего брата моряка. И вот я сидел перед этим «строгим и очаровательным» доктором, слушал ее голос, отвечал на вопросы. Маслова в кабинете не было, он вышел сразу же после того, как представил мне Лидию Владимировну.
Говорила больше она, я не пытался судить о делах, в которых мало разбираюсь. Мне смутно представлялось, как это со временем биология — наука о живом существе — будет рассматриваться на молекулярном и атомарном уровнях.
Она возмущалась, что нет, как таковой, подводной медицины. Космическая, мол, есть, а вот подводной почему-то нет, а она нужна! Тут я соглашался с ней и все больше, уже не мельком, а с любопытством, рассматривал её. Лида то и дело ловила на себе мой настойчивый взгляд и тогда смотрела на меня вприщур, не смущаясь: она, должно быть, давно привыкла к вот таким стерегущим и навязчивым взглядам мужчин. Мне подумалось тогда, что у нее, наверное, твердый характер...
Каждое утро, пока я был в Отрадном, по каким-то обстоятельствам мы встречались с Лидой, обменивались несколькими случайными, ничего не значащими фразами. Были просто знакомыми. А накануне отъезда (мы уезжали рано утром) в конце дня я зашел попрощаться с Лидой. Она встретила меня едва заметной улыбкой, и я впервые приметил в ее взгляде что-то новое, задумчиво-печальное. И она попросила, чтобы я проводил ее до электрички.
Тогда я не понял: действительно ей хотелось, чтобы проводил ее именно я, или она этим дала понять Маслову, который как тень следовал за ней, что между ними ничего нет и быть не может. Но при любом варианте мое положение было неловким и неприглядным...
...Чем дальше лодка уходила в океан, тем чаще мысли мои возвращались в прошлое и на меня наваливалась тоска по берегу; она нежданно врывалась в мою жизнь.
Воспоминания мои стушевывались только под напором боевых тревог, новых дел. Это было похоже на сон, с которым не хотелось расставаться. Время и расстояние усиливали власть того, о ком я думал.
Ночью мы всплыли в Атлантике. Шторм был дикий. Перед этим мы долго находились под водой. Я поднялся на мостик, океан ревел множеством глоток, а мне казалось, что шумит сосновый бор, а я| иду полусонной улицей мимо темных садов, слушая' песню неодетой весны. !
Эту песню я слышал в Отрадном. Мы шли тогда лесом по тропинке и остановились у безобразной березы, что росла на полянке. Лида собрала букетик цветов:
— Возьмите, пусть он согревает вас на севере...
До нас долетел гудок электрички, и вслед за ним где-то над верхушками леса прокатился шум стальных колес и тут же утонул в лесном безмолвии. Лида сказала: «До свидания», я как-то неуклюже, поспешно сжал ее руку...
То был счастливый день, хотя я и понял это задним числом только теперь. Счастье зачастую оказывается совсем не там, где его ждешь. Оно появляется, а мы не замечаем его, и лишь много спустя до нас доходит, что это ведь и было в общем-то счастье...
А потом... Потом ее приезд к нам, на Север.
И я самому себе тогда боялся признаться, что! неожиданный ее приезд меня обрадовал. И мне хотелось, чтобы то, что работать ей пришлось на нашей лодке, было не просто совпадением, а ее желанием. Три дня она была рядом. Тогда я еще не разобрался в себе. Лида, видимо, считала меня бесчувственным сухарем. Прямо в глаза не говорила, но, наверное, в душе это обвинение таила. Может, поэтому и напомнила о невыполненном моем обещании.
