Друг мой море - [12]

Опустив бинокль, я посмотрел на стоявшего рядом штурмана. Меня удивили его глаза — внимательно-настороженные, глядевшие на берег с какой-то неуверенной надеждой.

— Она?

Услышав мой вопрос. Кузин вздрогнул.

— Кажется, она...

У меня было желание как-то поддержать Андрея Кузина, но я не знал как, и вряд ли есть такие слова, которыми можно погасить человеческую беду, нежданно нагрянувшую и вот теперь уходящую с ним надолго. Это ведь не просто банальная история — еще одна неудавшаяся любовь, когда нельзя требовать от неверности, чтобы она не была неверностью, чтобы нелюбовь стала любовью. Для людей, часто оторванных от земли, людей, которые, как никто иной, умеют в суровых условиях сохранять тепло и нежность к другим, очень страшно, когда вот так судьба позволяет себе иногда невеселые, злые шутки.

Три года назад Андрей Кузин возвратился из отпуска не один. Три года его провожала в походы и встречала ласковая жена. Частая разлука вначале проверяла их чувства, потом жена устала ждать и вот вчера, собирая мужа в плавание, в истеричном рыдании заявила, что жить так дальше не может, что все это ей надоело и она уезжает домой, к матери.

Быть женой моряка, видимо, нелегко. Может быть, не всегда нужно осуждать женщину за то, что терпение однажды переполнит ее до краев и выплеснется вдруг наружу. Человек человеку рознь, и испытывается он различным образом, поэтому нелепо где-то требовать от него больше, чем он может...

Мне не доводилось переживать ничего такого подобного, я не испытывал еще основательно ни грусти расставаний, ни трепетной радости встреч, потому что меня некому было провожать и некому встречать. Я как-то не ощущал одиночества, и вдруг вот эта история с Кузиным не то насторожила меня, не то пробудила во мне чувства, когда-то загнанные глубоко внутрь. Она заставила меня вспомнить свое прошлое и убедиться в том, что тогда, в юности, и любовь-то, в общем, была у меня не настоящая, коль я не боролся за нее. Какая же это любовь, если она проходит, если мог с ней так безболезненно расстаться?..

— Всем вниз! — распорядился я громче обычного. — Срочное погружение!

Мостик опустел, я последним юркнул в люк, задраил крышку, и над нами сомкнулась расступившаяся на миг морская пучина.

До противолодочного рубежа, который предстояло нам форсировать скрытно, было около четырех часов среднего хода. Лодка уже находилась на нужной глубине, и в центральном посту установилась деловая обстановка. Моторы работали ритмично, в унисон им пощелкивал лаг, шуршали перья самописцев, изредка раздавались короткие слова докладов и команд.

Мне не давали покоя раздумья о том, что означало появление на берегу жены Кузина в такой ранний час: то ли она прощалась с ним навсегда, то ли дала знать, что передумала, справилась со своей слабостью и что будет его ждать, как ждала прежде. Тут я поймал себя на мысли, что чужая боль заставила меня вспомнить Лиду, или, как величают ее у нас на лодке, доктора Лидию Владимировну.

За день до нашего ухода в плавание Лида уехала в свое Отрадное, и мы как-то странно с ней расстались. Она пришла на лодку, всем офицерам пожала руку, а мне сказала:

— Вы, Антон Васильевич, так и остаетесь моим должником.

— Хорошо это или плохо? — спросил я полушутя.

— Для кого как! — В ее загадочном взгляде сверкнуло что-то лихое, чертовски озорное. —Вы когда-то обещали показать мне море...

Я скорее угадал, чем увидел, как ее глаза, мечтательно-лукавые и словно настороженные, смотрели мне прямо в душу, и я неожиданно оробел:

— Готов исполнить любое ваше желание.

— И это правда? — вскинула она тонкие дужки бровей. — О, рабыня будет владеть миром! — Тут она вдруг рассмеялась неожиданно звонко, так что я буквально опешил и в растерянности спросил:

— Как прикажете все это понимать?

— Понимайте, как есть. Она не переставала смеяться. — А если не сможете понять, помогу разобраться.

Офицеры, слушая наш разговор, хитровато улыбались: «Вряд ли устоишь, командир, такая и в твоем сердце пробоину сделает». Меня взяло зло, ее смех показался мне дерзкой выходкой, и я резко ответил:

— С детства не терплю подсказок и грубых намеков тоже!..

— Простите, не знала. — Лида посмотрела на меня как-то снизу вверх. —А вы мне сердитым больше нравитесь, — прошептали ее губы.

«Ну, это уж слишком!» —подумал я, но внутри у меня что-то затеплилось.

Лида и сама, наверное, испугалась того, что сказала. Щеки ее зарделись, она уже не смотрела на меня и объясняла офицерам:

— Имя Лидия — лидианка, оно было позаимствовано из древнегреческого языка и давалось обычно рабыням. —Она искоса взглянула на меня. —А Владимир— означает «владеющий миром». Вот и получается: Лидия Владимировна — рабыня владеет миром... А вы что подумали, товарищ капитан второго ранга? — Она требовала строгого ответа.

Я почувствовал неловкость за свою ершистость:

— Извините, плохого ничего не подумал.

Не знаю, какая озорная мысль рассмешила Лиду, да и случай-то был самый обыкновенный, но почему я тогда вдруг взъерепенился?..

Лодка подходила к противолодочному рубежу, настало время объявлять боевую тревогу, и мне нужно было сосредоточиться. Запросив у штурмана координаты, я про себя отметил: «И у меня, как и у Кузина, на душе тоже неспокойно».