Друг мой море - [13]

Впереди нас всех ждала неизвестность. Мы не знали, какие силы противолодочной обороны сосредоточены в этом районе: сколько кораблей, будут ли участвовать в поиске самолеты ПЛО и, вообще, удастся ли нам проскочить незамеченными?..

Андрей Кузин доложил долготу и широту, где находилась лодка, и предложил сменить курс на зюйд-вест.

— Помните, товарищ командир, там гидрология моря всегда была плохая, — обосновал он свое предложение. —Глядишь, «противнику» сложнее будет нас обнаружить.

Признаться, я выпустил из виду то, о чем напомнил штурман, и поэтому меня вдвойне порадовала его собранность и сосредоточенность.

«Значит, держится, не раскис, значит», — подумал я, а вслух сказал:

— Курс непременно сменим, Андрей Григорьевич, только вначале подвсплывем и осмотримся в перископ.

Мой старший помощник дал указание акустикам прослушать горизонт. Инженер-механик перевел ручки машинного телеграфа на «оба вперед малый», старшина группы рулевых-сигнальщиков приготовил к включению" механизм подъема перископа, у станции погружения и всплытия стоял в ожидании очередной команды вахтенный трюмный-машинист — весь центральный боевой пост заработал в строгой ритмичной последовательности.

Гидроакустики доложили, что горизонт чист. С дифферентом пять градусов на корму лодка медленно поднималась из глубины. Когда до поверхности оставалось несколько метров, мичман Наумов — наш ветеран, любимец всего экипажа — горизонтальными рулями положил лодку на ровный киль. Откинув рукоятки перископа вниз, я навалился на них обеими руками и припал к окулярам.

Над поверхностью властвовал слепяще яркий день. Спокойное, отполированное море бугрилось мертвой зыбью. На востоке небо было подернуто тонкой облачной пеленой, но свет, смягчаясь, свободно лился сквозь нее, и вся она светилась опаловым светом.

Далеко на горизонте виднелись корабли. Я определил, что они лежали в дрейфе. «Противник» хитрил: он застопорил машины, притаился и ждал. Находиться на перископной глубине было рискованно — нас могли обнаружить. Я опустил перископ в шахту, скомандовал:

— Погружаться на глубину... Курс двести восемьдесят градусов!..

Напряжение пришло раньше, чем я ожидал. Стрелка глубиномера не доползла еще до нужного деления, а в рубку гидроакустиков ворвались шумы от винтов «противника». Мной сразу овладело чувство боевого возбуждения.

— Анатолий Данилович, — обратился я к своему замполиту капитану третьего ранга Лебедеву. — Пройдите по отсекам, объясните морякам задачу, а то как бы молодежь наша не подкачала... Вы, Геннадий Сергеевич, — попросил я старпома, — займитесь торпедистами. Возможно, прорыв придется делать с атакой...

Из-за выгородки непрерывно доносились доклады акустика:

— Левый борт тридцать... Большой противолодочный корабль!..

— Левый борт сорок... Предполагаю крейсер!..

— Правый борт...

И без того было ясно, что мы в цепком кольце, но я подошел к штурману, чтобы взглянуть на карту. Кузин ткнул ножкой циркуля в точку и, оборачиваясь ко мне, сказал:

— Градусов на десять можно отвернуть влево.

Соглашаюсь с ним и командую вахтенному на вертикальном руле:

— Держать лево десять!

Матрос Михоношин невнятно повторил команду, но я оставил это без внимания —новичок и к командным словам привыкает не сразу. А потом заметил, что руки у Михоношина дрожат, сам он весь как-то съежился в цепенеющем напряжении. Я взглянул на него и увидел на лице... страх.

В сознании молодого матроса, не привыкшего еще к подводным перипетиям, вероятно, не укладывалось, что мы выполняем всего-навсего учебную задачу, что нас преследуют наши же корабли и что взрывы «глубинок», больно бьющие по слуху, совершенно безопасны.

А обстановка усложнялась: в центральный отсек врывались нарастающие вскрики посылок гидролокаторов, взрывы раздавались уже где-то совсем рядом, от них так звенел корпус лодки, что, казалось, вот-вот начнут лопаться, как орехи под ударом молотка, на подволоке плафоны. Глаза у Михоношина стали бессмысленными, почти дикими. Оставлять его на вахте уже было нельзя, и я приказал отправить матроса во второй отсек.

Нам никак не удавалось уйти от преследования. В запасе был, правда, не совсем желательный для нас, но единственно возможный вариант — прорыв с атакой.

Лодка легла на боевой курс, я с каким-то азартом скомандовал:

— Аппараты — товсь!

В отсеках на миг повисла напряженная тишина, и я бросил в эту тишину короткое, отрывистое: «Пли!»

Лодка легонько вздрогнула, освободившись от солидного груза, а через некоторое время акустики доложили, что две торпеды прошли под целью. Мы расчистили себе проход. Корабли «противника» рыскали в удалении от нас, шумы винтов то усиливались, то затухали и, наконец, совсем исчезли.

Когда улеглось боевое волнение, малость остыв после «боя», я пригласил доктора. Старший лейтенант медицинской службы Виктор Маслов доложил, что Михоношин не пришел еще в себя, но опасного ничего нет: через пару часов нервный шок пройдет, и матрос вполне будет работоспособным. Что касается остальных новичков, то в их поведении каких-либо психологических нюансов замечено не было.

— Держите Михоношина под наблюдением,— сказал я Маслову. — Изучайте, анализируйте. Ценный материал соберете для Лидии Владимировны...— Тут я спохватился, что произнес ее имя, и не совсем к месту добавил: — Вам и самим это пригодится, если диссертацию писать надумаете...