Дробь - [19]

И тут лестница снаружи застонала.

— Эй! У вас там все в порядке? – за дверью кричал отец.

Тело гостя пробила судорога. Он резко бросился к двери и задвинул щеколду. Руки трясло все сильнее. Теперь в нем родилась тревога. А отец уже стоял за дверью и колотил в нее, выкрикивая имя дочери и проклятья в адрес гостя, но тот не понимал ни слова, мысли потоком хлестали как кровь из артерии, каждый стук врезался в стенки головы изнутри, пульсируя, тревога нарастала, он больше не улыбался. А отец уже перестал стучать в дверь, он настойчиво таранил ее плечом либо пытался вынести ногами. Дверь едва держалась на петлях, да и щеколда долго бы не вытянула под таким резвым натиском обезумевшего отца.

Гость бросился к своей девочке, обнял ее тело и прижался к груди. Она безмятежно улыбалась. Ее глаза лежали на полу, в окружении бильярдных шаров. Он боялся. Дверь потихоньку поддавалась, еще пара минут и отец будет внутри. Он не поймет. Он не почувствует. Он не знает.

Он смотрел своими испуганными глазами в ее испуганные глаза. В его дрожащих руках звенело лезвие. Он перевел взгляд на бильярдный шар. «Живи свободно или умри» шептал ему четвертак, «mas vale morir de pie que vivir de rodillias!» кричал ему плакат со стены. Томик Юкио Мисимы лежал у него в ногах, взглянув на него, он вспомнил, что, в древней Японии, самураи, застигнутые врасплох, неспособные в ситуации, угрожавшей их чести провести обряд сэппуку в соответствии с традициями, просто перерезали артерии на шее и бросались на противника, сохранив тем самым свое достоинство. «Путь искренности в смерти» — в голове пронеслись строки из сокрытого в листве. И он больше не дрожал, он больше не боялся. Он улыбался. Он поцеловал девочку, почувствовав шелковые нити своими губами. Накрыл ее простыней и встал напротив дверей.

Дверь вот–вот должна была слететь с петель. Он стоял наперевес с бритвой и улыбался. Удар. Удар. Удар. На часах 9.10.

Он решил.

Сейчас.

Он приложил лезвие к артерии на своей шее. Бритва нежно лизнула его от ключиц к подбородку, плоть раскрыла свои объятья. Он еще раз окунул лезвие в кожу, уже с другой стороны. Сок хлынул из его артерий. Дверь, наконец, слетела. Отец ворвался в комнату и опешил, он стоял застывший и испуганный: среди всего того хаоса, что творился в маяке лежал труп его дочери без глаз и с зашитым ртом, ее глаза лежали на полу среди бильярдных шаров, а посреди комнаты стоял гость, сочащийся кровью с улыбкой на лице, кровь хлестала и стекала на пол, а он улыбался. Вторая дочь выглядывала из–за спины отца, изображая страх.

Гость кинулся на отца и вогнал ему бритву, вошедшую как в масло, в левый глаз. Отец завопил и бросился в сторону, пытаясь выдрать лезвие из глазного яблока. Дочь завизжала и кинулась вниз, спотыкаясь об ветхие ступени.

Он упал на колени, больше у него сил не было. Отец хрипло вопил в углу комнаты, истекая кровью, одна его дочь, изображая панику, кричала на улице, призывая на помощь, другая широко улыбалась. И он теперь улыбался вместе с ней. На часах было 9.11.

Глава 3. Встреча выпускников декаданса.

3.1. Паломничество к храму этилового спирта.

На часах было 9.11 вечера когда я проснулся. Мозг обволакивала пелена пост–гашишного синдрома в купе с невнятным эмбиентом, жужжащим в колонках. Крыса спал на полу, свернувшись в позе эмбриона, а я словно «царь во дворца» расположился на диване, хаотично раскидав свои конечности по его поверхности. Ощущение вязкости и торможения намертво впилось в сознание: создавалось впечатление, будто бы весь мир погрузили в желе, на самом же деле желе в этот момент было лишь в моей черепной коробке.

Всегда чувствовал себя нелепо, читая на форумах истории прожженных торчей, описывавших свои кумары и ломки после длительного употребления хмурого, куда мне там с моим баловством, но, тем не менее, я стабильно заливал слюнями клавиатуру вчитываясь в описания мощных трипов от лсд, доба, мдма,2сиби и прочих drugметаллов, доступных лишь столичным рейверам и тусовщикам. У нас же на селе молодежь лишь заливала в свои хоботы цикломед, поглощала сиропы от кашля, триганде, баклофен, ремантадин, гавнокурила преимущественно ядреными синтетическими смесями, да изредка баловалась скоростями, ну и в сезон – август+сентябрь — блуждала по полям в поисках псилоцибиновых прушек. Вот такие вот забавы у молодежи, досуг и культурно–развлекательные мероприятия.

Я сполз с уютной теплой постельки, выковырял засохший гной из уголков глаз, выпил минералки из полторашки на столе, попутно пожалев о том, что по дороге к Крысе не купил колы или еще какой вкуснейший напиток — заливать сушняк колой или соком – удовольствие сравнимое с оргазмом. Попутно я вспоминал странные сны, посещавшие меня этой ночью, то есть днем. Анализировать желания не было, да и что там было анализировать – тупая сюрреальная мизантропия, альтерэго в царстве грез устроил расправу над шлюшками. Сделал пометку на запястье ручкой – «шлюхи, бритвы, глаза» — я всегда так делаю, когда хочу позже записать и художественно оформить какой–либо из своих снов.

Я растолкал крысу – «закройся» — «ахъгагъ» — в глазах его тлел вселенский похуизм и два желания – напоив уксусом губку и наложив на иссоп, поднести к устам своим и досмотреть сон. Он вытащил огромный черный мусорный пакет и, спихнув в него все обертки, этикетки, фантики и пластиковые бутылки, замотанные фольгой, вручил мне. Пакет на деле оказался довольно вместительным и прозрачным, поэтому, выйдя на улицу, я светил перед районной гопотой парой десятков бульбуляторов в пакете, ярко поблескивающих кусочками фольги в свете вечерних фонарей. Ребята понимающе ухмылялись, кивая в мою сторону головой и переговаривались – ну хотя бы в этом у «псевдоинтеллектуальных господ» вроде меня есть взаимопонимание с «примитивными плебеями» вроде них.