Дробь - [20]

Я унылой походкой шествовал мимо подъезда, волнительно ожидая встречи с участковым или еще каким доблестным поллюционером. Однажды я побывал в местном отделении ГНК и, отвечая на вопросы следователя, заметил у него в кабинете пакетики, набитые бульбиками и опечатанные – по всей видимости, вещдоки. Не хотел бы я, чтобы мой безмерный пакет оказался в таком кабинете.

Господь услышал мои молитвы, и я беспрепятственно дошел до мусорных баков, доверху заваленных сокровищами. Один из баков венчала уверенная псина – императрица трэша. Я кинул пакет к ее ногам, на что она бурно отреагировала, начав обнюхивать и тыкать носом полиэтилен, но была разочарована содержимым.

Вынырнув из дворов на одну из центральных улиц нашего чудного города я присел на скамейку, спрятав шею в воротник пальто. Я глядел в асфальт. Планов действия не было, телефон разрядился, наверняка он переполнен пропущенными звонками и смсками, источающими ревность и ненависть. Бедный аппарат пропустил через себя слишком много словесной желчи и едких смсок. Идти было абсолютно некуда, поэтому я двинул вниз по улице в сторону своего дома.

Я никогда не отличался особым человеколюбием и гуманизмом, но в моменты недосыпа, отходняков и разного похмельного синдрома во мне с лютой яростью просыпается ненависть к людям, особенно к их медлительности. Раздражение вызывали разгуливающие обрюзгшие тетки, загораживающие весь проход, не позволяя пройти или хоть как–то обойти их туши, толстые люди вызывали особую ненависть за свою привычку сильно размахивать руками при ходьбе – возможно причиной этому служили спасательные круги жира на их талиях; мужики из числа рабочего класса, с огромными спортивными наплечными сумками, набитыми банками из–под пюре или супа («тормозки» на работу); медлительные старухи, еле тащащие свои потроха. Я бесился, если не мог обойти тетечек с кучей пакетов и сумок, наполненных крупами, сахарами, картошками, дешевыми пряниками и печеньками к чаю. Ненавидел мразоту с банками коктейлей и бутылками пива в руках. Независимо от возраста они вызывали у меня отвращение своим убогим внешним видом, убогими разговорами о проведенных в школе/ПТУ/институте/работе днях, последних пьянках и сочной ебле. Хотя, стоит признаться, сам я был немногим лучше их. Раздражали овуляшки–мамаши, прогуливающиеся с колясками, особенно бродящие отрядами по трое–четверо со своими «пузожителями» — они занимали всю дорогу и даже не намеревались посторониться или пропустить кого–то, наивно полагая, что биомусор в их коляске дает им какие–то привилегии и преимущества перед другими людьми. Такую же ненависть я испытывал и к беременным неуклюжим особям, да и вообще ко всем, кто как–либо преграждал мой путь, но я никогда ничего не говорил, моя робость не позволяла мне даже попросить уступить мне дорогу – все, что я делал, это молча плелся позади, сжимая кулаки в карманах пальто или же с силой втыкая кончик отвертки (я всегда ношу отвертку в своем кармане на случай, если слов в беседе с представителями улиц не хватит – хотя, стоит отметить, что моя ссыкливая сущность не позволила мне ни разу воспользоваться отверткой, а лишь заставляла меня поджимать хвостик и скуля находить оправдания своей трусости) в большой палец. Порой я обходил людей чуть ли не по противоположной стороне улицы или же оббегал их по проезжей части, балансировал на бордюрах, шлепал по лужам, а зимой ползал по сугробам. Я просто шел и всех ненавидел: этого за медлительность, этих за нелепое сочетание шмотья, тех за разговоры, за унылое лицо, за кривые зубы, за короткие штаны, за рванные кроссовки, меховые шубы, слишком модный, слишком немодный, слишком вульгарная, слишком пуританская, слишком высокомерная, слишком хипстерская, слишком, слишком, слишком.

Исполненный ненависти к человечеству, воображая жестокую расправу над каждым идущим спереди или позади меня, я продолжал шествие, оказавшись, наконец, на перекрестке двух центральных улиц моего города. Остановился на светофоре, наблюдая за проезжающими автомобилями – металлическими оцинкованными гробами с колесами – еще одна технократическая некрофилия. Вечно мешающие, гудящие, скрипящие, шумящие, не дающие спокойно перейти на другую сторону дороги, не позволяющие насладиться музыкой, играющей в наушниках, вечно торопящиеся, загромождающие все дворы и проходы своими убогими железками, считающие себя полновластными хозяевами дорог и городов, испытывающие презрение к пешеходам.

Размышляя об этом, я почувствовал чью то ладонь на своем плече – я обернулся: передо мной стоял мой друг, один из тех, кого я без зазрения совести и сомнений мог бы назвать своим другом, положиться, довериться, поведать о всем том, дерьме, что плодиться и кипит в стенах моей черепной коробки, при этом рассчитывая на поддержку, понимание и просто угар и здравый сарказм и иронию. Еще с детских лет все прозвали его Казимир, за пылкую страсть к росписи стен подъездов, дверей машин и вообще всего, на что ложилась краска различными тегами и незамысловатыми рисунками. Казимир стоял позади и тянул мне свою ладонь, я нелепо ухмыльнулся и пожал руку, после чего в моей голове, как в голове человека, претендующего на звание самого мнительного параноика в мире, пронеслась мысль о том, не слишком ли сильно я пожал руку. Он поинтересовался, куда я направляюсь, на что я сбивчиво и сумбурно дал понять, что планов не имею и бреду бесцельно, куда глаза глядят. Как оказалось, он тоже шел особо ниоткуда и направлялся особо в никуда и ему так–то тоже плевать и планов на вечер нет – такие вот дела, потерянное поколение, идем из ниоткуда идем в никуда без цели, без мотива, без причин.