Древний Рим: от военной демократии к военной диктатуре - [36]

, Н. А. Машкин предостерегал, однако, от модернизации понятия «партия»[248]. Такой же точки зрения придерживался С. Л. Утченко, указывавший на недопустимость истолкования слова «партия» в Риме в современном понимании. Он, тем не менее, также считал, что нет необходимости отказываться от употребления этого термина применительно к «более организованной части господствующего класса рабовладельцев иди класса мелких производителей, объединенной определенными политическими интересами, общностью политической платформы»[249], т. е. к оптиматам и популярам. И хотя в. рассказе о событиях последнего десятилетия II в. до н. э. Саллюстий говорит только о «partes populares», оптиматов же не упоминает, нет сомнения, что именно оптиматы кроются под одиозным термином «factiones senatus». Об этом же свидетельствует вся данная им картина политической борьбы в Риме тех лет. Оптиматы выступали более организованно, поскольку средоточием и опорой их был сенат. Партия популяров показана более расплывчатой, действующей нерешительно[250]. Такой она, по-видимому, и была в действительности, ибо опиралась на комиции, состав и настроение которых были весьма разнородны, а во главе ее стояли народные трибуны из того же нобилитета. Все это значительно ослабляло демократическую оппозицию в целом.

О том, чьи интересы выражала «партия народа» в последние десятилетия II в. до н. э. и кем была представлена, можно определенно судить по поведению демократической оппозиции в ходе политической борьбы и по программным требованиям, выдвигаемым ее предводителями. Оппозиция, например, упорно добивалась активного вмешательства римского правительства во внутренние дела Нумидии, особенно после захвата Югуртой богатого торгового центра Африки г. Цирты. Столь настойчиво требовать объявления войны Югурте могли только всаднические круги, непосредственно заинтересованные в превращении зависимых государств в римские провинции, в расширении сферы откупов, торговых и денежных операций. О преимущественно всадническом характере «авангарда» оппозиции, ее руководящей группировки говорит и та нерешительность, которую можно проследить в методах борьбы демократов в последнее десятилетие II в. до н. э., и характерная для всадничества боязнь открытых выступлений народных масс, обнаруженная в 100 г. до н. э. при подавлении движения Сатурнина и Главции. Но и выступать без поддержки демократических масс всадники не отваживались; поэтому, нуждаясь в плебсе как в важной социально-политической опоре, всадники нередко вступали в блок с народными массами.

В собственно демократическом движении тех лет можно проследить две основные экономические тенденции, идущие от Гракхов. Правда, вопрос о земле ставится уже не столь решительно. Несмотря на то, что после lex agraria 111 г. до н. э. разорение крестьянства продолжалось ускоренными темпами, активных проявлений борьбы плебса за землю мы не наблюдаем вплоть до 104 г. до н. э., да и здесь речь идет не столько о крестьянстве, сколько о наделении ветеранов. Предпосылки затухания аграрной борьбы, как кажется, следует искать  в общем упадке староримской крестьянской демократии. Зато соответственно возрастало значение «хлебных законов». Причина крылась в увеличении численности городского плебса за счет разорявшегося сельского населения: с ростом люмпен-пролетариата в Риме продовольственный вопрос становился все более актуальным, происходило «перерастание» аграрных требований в требование leges frumentariae, снижавших цены на хлеб[251].

Во 2-й половине II в. до н. э. постепенно оформились, приобрели значение и политические требования демократической оппозиции, которые были направлены на ограничение власти сената и утверждение политической роли и суверенитета комиций. При Гракхах это выразилось в прямом посягательстве плебейских трибунов на прерогативы сената при решении вопроса об ager publicus, финансах и пр. Примером борьбы с засильем сенаторской знати может служить и вмешательство комиций в сенатские прерогативы при передаче Марию командования римским войском в Югуртинской войне[252]. Помимо политической практики имело место и публично-правовое оформление некоторой демократизации комициальной процедуры. Еще до Гракхов, в 139 г., плебейский трибун Кв. Габиний провел закон о введении тайного голосования при выборах магистратов. В 137 г. трибун Луций Кассий Лонгин Равилла провел закон о тайном голосовании в центуриатных комициях при слушании дел о правоспособности римского гражданина, за исключением дел по обвинению в государственной измене. В 131 г. трибун Гай Папирий Карбон предложил производить тайное голосование в комициях при принятии законов. В 118 г. Марий, будучи плебейским трибуном, провел закон, по-видимому, как-то ограничивавший влияние знати на результаты голосования в комициях[253], о котором Цицерон сообщает только, что «...помосты (для голосования. — А. И.) …закон Мария сделал более узкими»[254]. Наконец, в 107 г. трибун Гай Целий Кальд ввел тайное голосование в комициях при слушании дел о государственной измене. Все эти законы демократизовали политическую жизнь в Риме, но заинтересованы в этом были не столько плебейские массы, сколько всаднические круги, получившие возможность использовать комиции как орудие проведения своей политической линии, воздействуя на них изнутри.