Древнерусское предхристианство - [34]
Аркаим. Южный Урал.
XX–XVI вв. до н. э. Фотография
Древний календарь воспринимался как закон жизни, на его основе складывалось архаическое общество, вековое движение небес находило соответствие в незыблемости религиозных установлений. К древним религиям и их календарям применимо замечание К.Г. Юнга: «Все мифологизированные естественные процессы, такие как лето и зима, новолуние /…/ и так далее не столько аллегория самих объективных явлений, сколько символическое выражение внутренней и бессознательной драмы души».[191] «Психическая данность», привносимая в восприятие мира, свидетельствовала о зарождении в коллективном подсознании рода глубинных культурных архетипов.
В первобытную эпоху не существовало праздника «нового года» в современном смысле. Прошлое и будущее тонуло в «круговом времени», сливалось с природным круговоротом. Поток жизни отражался в потоке сознания, следовал за перемещением звезд в ночном небе, за дневным и годовым движением солнца от восхода к заходу и наоборот. Повторяемость небесных явлений стала основой религиозного искусства и культурной памяти. Одним из самых древних явился миф о «вечном возвращении».[192] В эпоху кочевничества многократные переселения индоевропейцев с новых земель и пастбищ на уже знакомые завершались возвращением души в «сияющую степь» – на звёздную прародину. «Небесное время» следовало за луной и солнцем повторяющимися месячными и годовыми кругами, «земное время» подчинялось весенне-летнему оживанию и осенне-зимнему умиранию природного мира.
Наблюдения над небом требовали преемственности в передаче знаний от поколения к поколению, соединялись со священными обрядами, почитанием Солнца и Луны. Обсерватории становились святилищами. Глубокий «небесный отпечаток» остался на всех великих религиях, мифах и верованиях. Нельзя не согласиться, «мало найдётся других показателей культуры, которые в такой же степени характеризовали бы её сущность, как понимание времени».[193] У индоевропейцев точка конца-начала годового круга менялась в течение тысячелетий. В эпоху скотоводства новолетие отмечалось в дни наивысшего подъёма солнца, обильного роста и цветения, зачатий и рождений. После перехода к земледелию, летний «новый год» стали переносить на весеннее равноденствие.[194] Значение этого праздника победы света над тьмой более всего сохранил иранский Новруз «новый день» (буквально, «новый свет»), который отмечали на рассвете дня равноденствия. Древние греки называли этот праздник Ἀνάβασις «восхождение, восход (солнца)», древние римляне Hilaria, что может быть понято, как «Веселье» (от hilaris «весёлый»), а праславяне, предположительно, Новосветы: сходным словом Новосвяты болгары до сих пор именуют Масленицу.
М.Элиаде определял архаический «новый год» как «Большое Время» (Grand Temps), в течение которого происходило «полное обновление времени» (régénération totale du temps). Новогодние «обряды перехода» (rites de passage) от «старого» времени к «новому» предполагали обновление солнечного света и всех земных огней (для чего их гасили на ночь и разжигали утром), телесное очищение, изгнание нечистых духов из домов и селений. Празднество сопровождалось представлениями в масках, означавшими встречу с душами умерших на границах обжитого мира (опушка леса, берег реки или моря), ристалищами мужчин, выражавшими борьбу «старого» и «нового» времени, посвящением молодых в жизнь взрослых, умыканием невест, оргиями, пирами, «карнавальными переворачиваниями»: сменой полов, возраста, общественного положения и пр.[195]
Праславянское *godъ, родственное немецкому gut «хороший, добрый», означало годное для земледелия время. Первые месяцы после равноденствия называли весной, пролетием, а последующие – летом.[196] Праславянское *lẽto родственно с латинским laetus «цветущий, изобильный, благоприятный» и литовским lẽtas «тихий, спокойный». От него исходят старинные слова летéе «легче», лѣтьба «лёгкость, помощь»[197], лѣть «можно, дозволено».[198] Осенью годная, хорошая пора для жизни сменялась пáгодой, непогодой. Осеннее равноденствие знаменовало вхождение в мрачное время года. У европейцев оно сопровождалось обрядами прощания с убывающим светом, вызывало в сознании образы сна и смерти. Однако в жарком Средиземноморье его соединили с весёлым праздником нового урожая и новолетия. Древние евреи отмечали день Рош Ха-Шана («голова года») в новолуние, ближайшее к осеннему равноденствию.
Римляне праздновали Новый год 1 марта, пока в 46 году н. э. Юлий Цезарь не перенёс его на 1 января, утвердив иной, юлианский календарь. Византийский император Константин, провозгласив в IV веке христианство государственной религией, под влиянием ветхозаветной традиции избрал днём нового года 1 сентября. На Руси «благовещенский» Новый год, отмечаемый 25 марта, был приурочен к византийскому новолетию лишь в 1492 году. Это новшество, оторванное от природной жизни, не было принято крестьянами, которые в течение последующих столетий продолжали считать началом «нового года» либо весеннюю
