Драма девяносто третьего года. Часть первая - [50]

Король, с видом человека, очнувшегося от сна, встряхнул головой и посмотрел на г-на Делона.

— Я больше не даю приказов, сударь, — промолвил он, — я пленник. Скажите господину де Буйе, что я прошу его сделать для меня все возможное.

Тем временем настал рассвет; на улице слышались крики: «В Париж! В Париж!» Короля попросили показаться в окне, чтобы успокоить толпу.

Он подошел к окну, открыл его и показался людям. Все это он проделал машинально, как автомат, не рассуждая и не произнося ни слова.

Велико же было удивление этой толпы, когда она увидела, что король может быть бледным, толстым, бессловесным человеком с тусклыми глазами, в куцем паричке и лакейском сером сюртуке.

— О Боже! — восклицали все, отворачиваясь от этого зрелища.

И тут всех этих людей охватила жалость; из глаз у них потекли слезы, а сердца переполнило сострадание.

— Да здравствует король! — закричали они.

Король… Ну да, все еще король… Но королевская власть, куда делась она?

В доме г-на Соса жила его старая бабушка, женщина лет восьмидесяти, родившаяся в царствование Людовика XIV и верившая в Бога. Она вошла в комнату и, видя двух детей, спавших рядом на одной кровати, на семейной кровати, которая никогда не предназначалась для подобной печальной чести, упала, бедная старушка, на колени и, рыдая, попросила у королевы разрешения поцеловать руки этим невинным младенцам.

Да, это были невинные младенцы, которым предстояло — девочке своей жизнью, а мальчику своей смертью — понести суровую кару за вину своих родителей.

Старуха поцеловала руки спящим детям, благословила обоих и вышла вся в слезах, не в силах выносить подобного зрелища.

Королева, в отличие от детей, не спала.

Когда рассвело, принцесса Елизавета с удивлением посмотрела на нее. Половина прекрасных белокурых волос королевы были седыми.

Другой половине предстояло поседеть в Консьержери, в течение другой ночи, не менее страшной.

Тем временем какой-то курьер галопом мчится из Парижа по дороге на Варенн, от которого его отделяет уже не более двух льё.

Что он намерен делать и кто его послал?

Бросим взгляд на то, что происходило в Париже.

Одна из тех связанных с побегом короля подробностей, от которых щемит сердце, заключается в полнейшем безразличии, проявленном всей королевской семьей к тем, на кого ее бегство бросило тень и кто при этом остался в Париже. Был ли достойным такой поступок со стороны короля, которого называли, а кое-кто и теперь называет добрым королем Людовиком XVI?

Мы не говорим о Лафайете, ибо король воспринимал его как своего врага, своего гонителя, своего тюремщика. Так что обмануть Лафайета было приятным делом.

Тем не менее Лафайет, которого предупреждали со всех сторон, явился к королю и попросил его объясниться начистоту. Лафайет был республиканцем по своим убеждениям, но монархистом по своим чувствам. Если бы король во всем ему признался, то, полагаю, Лафайет скорее помог бы ему бежать, нежели воспрепятствовал бы его бегству.

Но Лафайет не знал о том, что готовилось, и было большой ошибкой, причем со стороны не только современников, но и истории, верить и утверждать, что он был причастен к этому побегу.

Его чересчур сильно ненавидела королева.

В тот день король говорил с ним настолько простодушно, что Лафайет ушел из дворца совершенно успокоенный.

Байи тоже предупредили, причем его предупредила та самая горничная, которая была любовницей г-на де Гувьона, однако Байи, вместо того чтобы поверить ее письменному доносу, проявил странную учтивость и отправил его королеве.

Тем не менее королева считала себя вправе обмануть и Байи, ведь он, подобно Лафайету, был одним из ее врагов.

Однако г-н де Монморен, этот милейший человек, легковерный, как если бы он не был придворным, простодушный, как если бы он не был министром, г-н де Монморен, который, отвечая на вопросы газетчиков и опасения депутатов, написал 1 июня Национальному собранию, что он удостоверяет, «беря на себя ответственность за сказанное и ручаясь своей головой и честью», что король никогда не думал покидать Францию, — уж он-то, признаться, вполне заслуживал того, чтобы его посвятили в планы побега.

Ну а как относиться к тому, что отнести в Национальную ассамблею декларацию, написанную им перед отъездом, король поручил несчастному Лапорту, своему личному другу? Лапорт подчинился, проявив необычайную выдержку и удивительное величие, но это доказывает, что Лапорт обладал храбростью, а вот Людовику XVI не было присуще сострадание.

XIV

Господина де Монморена извещают о бегстве короля. — Новость становится известна всему Парижу. — «Король сбежал!» — «Я честная девушка!» — Сантер. — Десятифранковый ассигнат. — Высказывание Фрерона. — Три пушечных выстрела. — Господин Ромёф. — Бегство превращено в похищение. — Национальное собрание. — Воззвание к народу. — Четыреста тысяч национальных гвардейцев. — Провозглашение политических истин. — Адъютант арестован и тотчас же освобожден.

Выше мы говорили о том, кого в Париже первыми известили о бегстве короля.

Утром 21 июня г-н Андре известил о случившемся г-на де Монморена, к которому в это же самое время явился Лапорт, интендант цивильного листа, имея при себе письмо для него и декларацию, адресованную Национальному собранию.