Драма девяносто третьего года. Часть первая - [35]

К Мирабо вполне можно было отнести прекрасные слова Лукана: «Seque probat moriens».[6]

Тем не менее Мирабо далеко не был праведником.

Во время его агонии Кабанис получил следующее письмо:

«Сударь!

Я прочитал в газетах, что в Англии были успешно проведены операции по переливанию крови в случае тяжелых заболеваний. Если врачи сочтут такую операцию полезной для спасения г-на де Мирабо, я предлагаю часть моей крови и предлагаю это от всего сердца. То и другое в равной мере чисты.

Морне.

Улица Нёв-Сент-Эсташ, № 52».

Вечером в день смерти Мирабо народ закрыл все театральные залы.

В одном из соседних домов начался бал, но толпа разогнала танцующих.

На другой день начались споры по поводу того, где следует похоронить Мирабо.

Одни предлагали сделать местом его погребения церковь святой Женевьевы.

Другие — Марсово поле с алтарем Отечества в качестве мемориала.

В итоге выбор остановили на церкви святой Женевьевы; было решено, что она будет именоваться Пантеоном, что Мирабо будет погребен там первым и что на ее фронтоне высекут надпись:

«ВЕЛИКИМ ЛЮДЯМ ОТ БЛАГОДАРНОГО ОТЕЧЕСТВА».

Поистине, до чего же странная вещь — оценки современников.

В 1781 году между отцом и дядей Мирабо состоялся спор, о котором мы рассказывали.

В это время Мирабо по уши в долгах, приговорен к смерти и заочно казнен, да мало ли что еще?

Он бросил свою жену и похитил жену другого человека.

Отец больше не хочет его знать, дядя больше не хочет его знать, и они оба отрекаются от него.

«Этот человек ничтожество, полное ничтожество, — говорит о нем отец. — У него есть вкус, бахвальство, он выглядит деятельным, непоседливым, азартным, он способен быть душой общества и порой проявляет достоинство… Это попугайчик, недоносок, который не отличает возможного от невозможного, стеснительного от удобного, удовольствия от огорчения, работы от отдыха и падает духом, как только встречает сопротивление… Однако из него можно сделать превосходное орудие, ухватив его за рукоять тщеславия».

Такова оценка отца: как видим, она нисколько не приукрашена.

«Это характер, во всех отношениях напоминающий колючего худого ежа… Бороться с ним, это все равно что бороться с чем-то невозможным… Это непоседливый, спесивый, заносчивый, строптивый ум, это злобный и порочный нрав! Его следует отправить в колонии, чтобы он сломал себе там шею!»

Такова оценка дяди: она ничуть не лучше отцовской.

Мы уже знаем, как оценивали его в семье; посмотрим теперь, как оценивали его посторонние.

Через девять лет после того, как отец и дядя письменно высказались по поводу своего сына и племянника, Ривароль говорит:

— Мирабо всего лишь чудовищный болтун!

— Мирабо — негодяй! — говорит д’Амбли.

— Мирабо — сумасброд! — говорит Ла Пуль.

— Мирабо — злодей! — говорит Гийерми.

— Мирабо — убийца! — говорит аббат Мори.

— Мирабо — конченый человек! — говорит Тарже.

— Мирабо — покойник! — говорит Дюпор.

— Мирабо — это оратор, которого чаще освистывали, нежели встречали овациями! — говорит Лепелетье.

— У Мирабо душа изрыта оспой! — говорит Шансене.

— Мирабо надо сослать на галеры! — говорит Ламбеск.

— Мирабо нужно повесить! — говорит Марат.

Второго апреля Мирабо умирает.

И 3 апреля ради него придумывают Пантеон!..

IX

Людовик XVI замышляет побег. — Указ о присяге священников. — Белые лошади. — Портрет Карла I. — Король воспринимает себя как узника. — Побега короля желают две партии. — Король принимает решение об отъезде. — Мнение Северной Семирамиды. — Король обязуется участвовать в крестном ходе. — Шестьсот тысяч ливров, полученные Мирабо. — Ла Марк и Буйе. — Мирабо и Лафайет. — Конные подставы. — Дорожная берлина. — Миллион ассигнатами, предоставленный г-ну де Буйе. — Отъезд назначен на 19 июня. — Господин де Шуазёль получает приказы от короля. — Отъезд задержан на сутки. — Пагубные последствия этой задержки.

— Я уношу с собой в могилу горестное предчувствие гибели монархии, — сказал умирающий Мирабо.

Мирабо сказал правду.

И потому после смерти Мирабо король понял, что он лишился последней опоры, подобно тому как Национальное собрание поняло, что после этой смерти в нем образовалась пустота и ему надо преобразоваться.

В итоге Людовик XVI замыслил побег, а Национальное собрание решило добровольно распуститься.

Впрочем, перспективы королевской власти день ото дня становились все мрачнее. Обнародовав в Павии свою декларацию от 18 мая, император Леопольд сбрасывает маску и показывает, что он совместно с другими державами задумал осуществить контрреволюцию во Франции.

Третьего июня выходит уже упоминавшийся нами указ, узаконивающий гильотину.

Пятого июня — указ, лишающий короля самой прекрасной из его прерогатив, а именно права помилования.

Одиннадцатого июня — указ, предписывающий принцу де Конде вернуться во Францию под страхом быть объявленным вне закона и увидеть свои владения конфискованными.

Девятнадцатого июня Робеспьера избирают общественным обвинителем уголовного суда Парижа, а Петиона и Бюзо — вице-председателями.

Но имело место еще одно явление, не менее страшное в глазах королевского двора, отличавшегося глубокой религиозностью.

Подобно тому, как плиты мостовой должны ощущать, как между ними пробивается трава, разъединяя их, королевский двор ощущал, как через все трещины, образовавшиеся в обществе, пробивается безбожие.