Драма девяносто третьего года. Часть первая - [27]

Это обстоятельство представлялось тем более серьезным, что принцесс, по-видимому, предали, и гонец, со всей поспешностью прибывший из столицы, сообщил, что из Парижа вышла толпа мужчин и женщин и теперь она находится на пути в Бельвю, намереваясь силой, если понадобится, воспрепятствовать отъезду принцесс.

Несчастные старушки пребывали в сильном волнении; они посылали в Мёдон гонца за гонцом, требуя привезти хотя бы кареты, если не удастся найти г-на де Нарбонна. Однако г-н де Нарбонн, несомненно в интересах побега, заранее принял меры предосторожности и запретил трогать кареты с места без его особого распоряжения.

Между тем время уходило; принцесса Аделаида послала одну из своих горничных на террасу замка: с этой террасы была видна вся дорога в Париж; через минуту горничная вернулась страшно испуганная и сказала, что примерно в одном льё от замка слышен сильный шум и видны яркие огни.

Сомнений больше быть не могло: полученное известие было достоверным.

Принцессы не знали, что делать; в небольшом окружении старых дев никто не обладал твердой волей, все были объяты страхом, все бросались из стороны в сторону, но никаких решений не принимали.

Внезапно раздается топот скачущей галопом лошади, все выбегают на крыльцо и видят, как у его нижней ступени падает окровавленная лошадь; всадник освобождается от шпор и подходит к принцессам; его узнают: это г-н де Вирьё, депутат от дворянства Дофине, тот самый, кто в день праздника Федерации перехватил хищный проблеск в зрачках королевы, проблеск, приоткрывший ему краешек этой неясной души.

Узнав об опасности, угрожавшей принцессам, г-н де Вирьё во весь дух помчался в Бельвю. В местечке Пуэнт-дю-Жур он столкнулся с ордой этих людей; они догадались, куда он направляется, и хотели помешать ему ехать дальше, однако он пришпорил лошадь, и тогда какой-то человек, желая остановить несчастное животное, всадил ей в грудь саблю по самую рукоять; несмотря на полученную рану, лошадь, поддерживаемая своим наездником, преодолела весь оставшийся путь и, как если бы она чувствовала, что нужды двигаться дальше нет, рухнула у нижней ступени крыльца.

Многим хотелось бы не поверить в рассказ г-на де Вирьё, однако из окон замка уже можно было увидеть свет первых факелов; в темноте вся эта толпа, взбиравшаяся по склону Бельвю, представляла собой фантасмагоричное зрелище; слышались ее вопли и песни, еще более страшные, возможно, чем ее вопли; нельзя было терять времени, следовало бежать, пешком добраться до Мёдона и отыскать кареты, ибо они так и не приехали.

Должно быть, то был страшный момент для несчастных женщин, когда холодной и дождливой февральской ночью они переступали через порог своего прекрасного загородного дома, делая первый шаг по дороге изгнания!

Но колебаться не приходилось, ибо авангард толпы, состоявшей из жителей предместий, уже колотил в ворота, обращенные в сторону Севра.

Пока привратник, пытаясь выиграть время, вел с этими людьми переговоры, принцессы бросились бежать, пешком пересекли парк и подошли к воротам, обращенным в сторону Мёдона.

По роковой случайности ворота оказались заперты, привратника на месте не было, а ключи затерялись; принцессы сочли себя погибшими.

Однако кому-то из их свиты пришло в голову вызвать слесаря, состоявшего на службе в замке; его стали искать, и, к счастью, он нашелся, явился со своими инструментами и открыл ворота.

На полпути к Медону беглецы увидели ехавшие навстречу им кареты, сели в них и отправились в путь.

Сестры хотели увезти с собой принцессу Елизавету, но она неизменно отказывалась покинуть брата.

И ей было даровано вознаграждение: из святой, которой она была, ее сделали мученицей.

Нетрудно догадаться, что вся эта толпа, впустую сходившая в Бельвю, подняла большой шум, когда она вернулась в Париж и сообщила об отъезде принцесс.

Волнение было тем большим, что все полагали, будто королева поручила принцессам увезти дофина.

Мало того, за ними, как уверяли, должны были последовать граф и графиня Прованские.

И потому в шесть часов вечера огромная толпа народа направилась к Люксембургскому дворцу, где жил граф Прованский, и заявила, что хочет увидеть его и графиню.

Граф Прованский появился на балконе один, подтвердил, что у него нет никакого желания уезжать, заявил, что он не хочет покидать своих сограждан, и поклялся, что никогда не разлучится с особой короля.

Что означало: «Будь спокоен, славный народ: если король уедет, я уеду вместе с ним».

Народ воспринял эту клятву с ее показной стороны и осыпал рукоплесканиями графа Прованского, который в знак благодарности подарил Люксембургской секции красивое трехцветное знамя.

В тот день, когда граф Прованский, преданный своей клятве, уехал одновременно с королем — граф Прованский в Брюссель, а король в Монмеди, — патриоты сделали из этого знамени пыж и забили его в пушку.

Одни, как видим, отнеслись к произошедшему всерьез, а другие, как сейчас увидим, с насмешкой.

«Хроника Парижа», газета, писавшая под влиянием конституционной партии, опубликовала по поводу отъезда принцесс следующую статью:

«Две принцессы, домоседливые вследствие своего общественного положения, своего возраста и своих склонностей, внезапно оказались одержимы манией путешествовать и ездить по свету…