Дракон в Китае и Японии - [34]
Хирт приводит картинку из японской работы по орнаментам, озаглавленной Найрю кира га оса, однако древние китайские Triquetrums, № 23, 25–27 отличаются от японских форм, так как у первых в центре круг и пять, или восемь запятых, все расположенные отдельно и повернутые к центру (за исключением № 23, где они исходят из центра), тогда как последние состоят из двух, или трех черных запятых, переплетенных с белыми и часто соединенных в центре. И все же, движение поворота очевидно присутствует везде, и чем больше я размышляю над этим, тем более склоняюсь к принятию объяснения Хирта мицу-томоэ и футацу-томоэ (две запятые), как катящегося грома. Их частое появление на фонарях, флагах, черепице и, в старину, на томо, или кожаном щите, носимом на запястье лучниками, и их частое использование в качестве военных значков может быть объяснено их магической силой, отвращающей зло и, в некоторых случаях, приносящей плодородные дожди. Ранее я считал их символами Ян и Инь, а третью запятую ― Тай Цзи (太極, первоначальность, из которой происходят Ян и Инь). Эта исходность, представленная в Китае всей фигурой, могла быть по ошибке выражена японцами с помощью третьей запятой[446]. Ян и Инь, Свет и Тьма, однако, представляются одной белой и одной черной фигурами, иногда напоминающими запятые и вместе образующими круг. Было бы очень странно, если бы древние японцы, старавшиеся максимально точно имитировать китайские модели, изменили бы этот символ до степени потери им своего фундаментального значения; замена двух запятых, белой и черной, двумя, или тремя черными имела бы именно такой результат. Более того, в японском гадании, основывающемся на китайских гексаграммах, оригинальный китайским символ Ян и Инь всегда используется и помещается в середине восьми гексаграмм. Таким образом, футацу-томоэ и мицу-томоэ явно отличны от этого символа, и Хирт правильно идентифицирует их с древней китайской спиралью, представляющей гром. Более того, я нашел такое же объяснение томоэ в японской работе Сиодзири[447], где дается картинка двух разновидностей спиралей, древних символов грома и облаков. Наконец, на японских гравюрах дракон часто сопровождается громадной спиралью, символизирующей вызываемую им бурю.
Представляет ли гром шар, столь часто видимый в связи с драконом и часто изображаемый, как спираль, извергающая языки пламени, или как шар, на котором прорисовано что-то вроде спирали? Хирт и де Гроот считают, что да. Последний, рассматривая природу дракона, как божества грома, приходит к заключению, что дракон должен изрыгнуть шар, а не проглотить его, ибо зачем тому, кто вызывает гром, преследовать и стремиться проглотить его? Хирт говорит о драконе, который когтями приводит гром во вращение. Однако, это не есть обычный способ изображения дракона с шаром, или спиралью. Два дракона, летящие с открытыми пастями к шару, или спирали между ними, ― таково чаще всего встречающееся и наиболее древнее изображение. Художники, в особенности позднего времени, часто варьировали этот сюжет, так что иногда мы видим более двух драконов, стремящихся к одному шару, или одного дракона, пытающегося проглотить его, или поймавшего его в когти; иногда бывает даже два шара и один дракон. Однако нигде не создается впечатления, что они изрыгают шар; напротив, весь их облик указывает на то, что они изо всех сил стремятся схватить и проглотить его. Более того, как два дракона могут изрыгнуть один шар? Также, дракон на празднике постоянно следует своей пастью за шаром, явно желая проглотить его. И все же, я склонялся к тому, чтобы принять теорию де Гроота, хотя было очень трудно согласовать ее с поведением драконов, когда г-н Крамп любезно высказал мне свое мнение на этот предмет. Привлекши мое внимание к статье Хирта, описанной выше, он показал мне маленькую китайскую картинку, помещенную в книге Blacker'а Chats on Oriental China (London, 1908), на с. 54, где мы видим двух драконов, летящих к яркому спиралевидному шару, под которым написаны следующие иероглифы: 両龍朝月, «Пара драконов обращенных к луне». Луна! Это были первые написанные иероглифы, какие я увидел по отношению к этому интересному предмету, ибо в море текстов о драконах, древних и современных, не приводилось ни единого слова. Оставляя в стороне иероглиф 朝, который явно не лучший выбор для определения агрессивности драконов, мы будем рассматривать лишь иероглиф 月.
Абсурдным ли будет представить, что драконы пытаются проглотить луну? Нисколько, ибо драконы ― это, как мы видели выше, облака, и древние китайцы вполне могли вообразить этих драконов, быстро приближающихся и закрывающих луну, собственно ― поглощающих ее. Вскоре после этого плодородный дождь проливался на жаждущую землю, ― великое благословение для человечества. По этой причине они так часто изображались пытающимися проглотить луну, именно ― как символ плодородных дождей. Благодаря близкой связи между луной и водой, проглоченная драконом луна, как считалось, усиливала способность насылания дождя у последнего. Дракон на празднике, преследующий луну, должен был быть пронесен по улицам, чтобы вызвать дождь симпатической магией.
Предлагаемый сборник является результатом работы двух секций Ежегодной богословской конференции ПСТГУ – «Наследие блаженного Августина и его рецепция в западной и восточной традиции» (2013), «Блаженный Августин и августинизм XVII в.» (2014). Издание подготовлено в рамках работы соответствующего проекта Научного центра истории богословия и богословского образования. В сборнике представлены доклады как русских, так и иностранных (Франция, Италия, Польша) ученых. Сборник предназначен специалистам, студентам и аспирантам, а также всем интересующимся наследием блж.
Отец Александр Мень (1935–1990) принадлежит к числу выдающихся людей России второй половины XX века. Можно сказать, что он стал духовным пастырем целого поколения и в глазах огромного числа людей был нравственным лидером страны. Редкостное понимание чужой души было особым даром отца Александра. Его горячую любовь почувствовал каждый из его духовных чад, к числу которых принадлежит и автор этой книги.Нравственный авторитет отца Александра в какой-то момент оказался сильнее власти. Его убили именно тогда, когда он получил возможность проповедовать миллионам людей.О жизни и трагической гибели отца Александра Меня и рассказывается в этой книге.
Книга Эжена Марена посвящена истории византийского монашества от Константина Великого до патриарха Фотия. Автор рассказывает о том, как с принятием христианства Константинополь и обширные территории Восточной Римской империи начали стремительно застраиваться храмами и монастырями, каждый из которых имел особый уклад и традиции. Марен знакомит читателя с внутренним миром обители, прослеживает жизнь инока от вступления в монастырь до принятия высшего сана, рассказывает о том, какую роль монахи играли в политической и общественной жизни империи.
О существовании предхристианства – многовекового периода «оглашения» Руси – свидетельствуют яркие и самобытные черты русского православия: неведомая Византии огненная символика храмов и священных орнаментов, особенности иконографии и церковных обрядов, скрытые солнечные вехи народно-церковного календаря. В религиозных преданиях, народных поверьях, сказках, былинах запечатлелась удивительно поэтичная древнерусская картина мира. Это уникальное исследование охватывает области языкознания, филологии, археологии, этнографии, палеоастрономии, истории религии и художественной культуры; не являясь полемическим, оно противостоит современным «неоязыческим мифам» и застарелой недооценке древнерусской дохристианской культуры. Книга совмещает достоинства кропотливого научного труда и художественной эссеистики, хорошо иллюстрирована и предназначена для широких кругов читателей: филологов, историков, искусствоведов, священнослужителей, преподавателей, студентов – всех, кто стремится глубже узнать духовные истоки русской цивилизации.
Каковы мотивы предательства Иуды? Был ли распят Иисус Христос? Этот вопрос интересовал не одно поколение исследователей древности и литераторов. Перед Вами ещё одна литературная версия ответа на этот вопрос, основанная на детальном изучении работ исследователей христианства и детального анализа библейских текстов. В книге, кроме повести, приведена статья, написанная автором в ответ на критику этой повести. В ней содержится аргументация столь необычного на первый взгляд сюжета.
В полемике православных богословов с иудеями, протестантами и католиками Септуагинта нередко играет роль «знамени православия». Однако, как показано в статье, положение дел намного сложнее: на протяжении всей истории православной традиции яростная полемика против «испорченной» еврейской или латинской Библии сосуществовала, например, с цитированием еврейских чтений у ранневизантийских Отцов или с использованием Вульгаты при правке церковнославянской Библии. Гомилетические задачи играли здесь намного более важную роль, чем собственно текстологические принципы.