Дозорная ветка. Стихи и переводы - [4]

и книгу мечтаю издать…

Тревожно, как будто опять

все заново мне начинать!

А помнишь, как было вначале?

Во тьме паровозы кричали,

на стройке костры полыхали,

гудела всю ночь магистраль.

А мода на грусть и печаль

тебя и меня миновала —

так искренне мы горевали

и так высоко ликовали

в той комнате, с окнами вдаль!

Из юношеских тетрадей

Как старуха солнце воровала

Я жил в глухом районе Минска

средь лая, хохота и визга,

среди старух и стариков,

и каждый вечер в семь часов

скрипел засов, скрипел засов!

Старуха ставни закрывала,

ключами ржавыми звеня.

Старуха солнце воровала

у солнцелюба, у меня!

Прекрасно и неуловимо,

как золотой плавник налима,

тонул закат во тьме кромешной,

тонул закат, всплывал рассвет,

но я не помню их, конечно,

их просто не было и нет.

Шестьсот рассветов и закатов

и каждый месяц треть зарплаты

заплачено за тот чердак,

за тот колодец неглубокий,

где сочинял один дурак

такие солнечные строки.

А в девять ставни открывала

старуха эта, ну и дрянь!

Как будто солнце даровала —

мол, полюбуйся, ну-ка, глянь…

Все краски, отблески и звуки,

как нищему, дарила мне.

Желаю сгинуть той старухе!

Желаю солнца всей земле!

Детство

Отвратительны подачки!

И поэтому весной

так прекрасен грохот тачки

на разбитой мостовой.

О, горячий блеск монет.

В поле «юнкере» доломаем

и утильсырью — привет!

Все равно не унываем.

В небе сушится таранька,

а на плесе тол гремит.

Как на летчике кожанка,

сотня новая хрустит.

Ряд базарный закачался,

сыт и весел обормот.

Тот, кто в детстве настрадался,

в юности свое возьмет!

Браконьеры

Инспектор, друг из рыбнадзора,

ты не спасешься от позора!

Уже смолою пахнут лодки,

а возле домика вдовы

опять язятники оглохли

от разгулявшейся воды!

Еще волнуют их разливы,

но этой гулкой воли власть

уже слабее, чем наживы

все возрастающая страсть.

Не зря с утра они хлопочут

и новый пробуют мотор,

над рыбнадзоровцем хохочут,

не пойман за руку — не вор!

Опасность дело окрыляет,

удача головы кружит.

Их только аммиак пугает,

их только нефть в реке страшит.

«С Днепра на город плыл туман…»

С Днепра на город плыл туман —

не одиночество, а мнимость,

и лишь окно вдали светилось,

там пел о жизни графоман.

Но, тяжкий груз взвалив на плечи,

увы, не знал он русской речи

и в сорок лет постичь не смог,

что вдох и выдох — это вздох.

И все же я его любил

за гордость, бедность и отвагу,

за то, что ночью выходил,

дрожа от сырости, к оврагу.

Он знал — при жизни славы нет,

и насмерть бился над сонетом.

На зависть истинным поэтам

он жил, как истинный поэт.

Рыжая Майя

В городе ночью шумят листопады.

Воздух трещит за стеклянной стеной.

Я засыпаю, лечу под канаты и,

просыпаясь, трясу головой.

Тренер не спит — финалисты продули!

Лучшую «муху», как ветром, смахнули!

«Тяж» разучился удары держать.

Очень страдает. А мне наплевать.

Радостей жизнь для меня не избыла.

Что мне какой-то проигранный бой?

Вечером слава меня обделила,

утром уже окрылила любовь!

Юноши дуют в спортивные трубы.

Кружится мусор вчерашнего дня.

Листья летят. И в разбитые губы

рыжая Майя целует меня.

«Подросток у тебя в подъезде…»

Подросток у тебя в подъезде,

как в утешительном заезде

на пятой, на седьмой воде,

когда на веслах одиночки

веселый догорает день

и машут жалкие платочки.

Он согласился быть десятым,

пятнадцатым или двадцатым

и никого не ревновать.

Сейчас, наверно, это в моде.

Принадлежу к другой породе —

звенящий воздух разорвать,

до крови ногти обломать,

быть первым или проиграть!

«Проспал на охоту! Аж бросило в пот…»

Проспал на охоту! Аж бросило в пот,

как будто проснулся однажды в субботу,

забыл, что ее подарили народу,

и вздрогнул — проспал на литейный завод.

И радостно вспомнил: суббота — свобода!

И вновь потекла золотая дремота —

веселые реки, вольеры, охота, удача…

И вдруг на охоту проспал.

Смотрел в потолок и себя утешал:

дождливая осень, плохая погода.

И вспомнил, что пуще неволи охота,

однако же, сладко я нынче поспал…

И вдруг засмеялся — ведь это свобода!

«Полный неба холодного клен…»

Полный неба холодного клен

резко сажей внизу обведен!

Это юность. Рабочий вагон…

И завод. И раздробленный сон,

словно льдина слепая налезла

на стальное ребро ледореза,

рассыпая оскольчатый звон.

Нам пора, позади перегон.

Спрыгнешь — брызги летят из оврага…

Это радость твоя, как собака,

с дрожью капли воды отряхнет,—

вспыхнет радуга!.. И расцветет,

зацепившись за угол барака.

Ты замрешь в полукружье огня,

в синих зарослях стружки фабричной…

Это небо от скуки приличной

охраняет тебя и меня!

Веселая баллада

Я мало ел и много думал.

Ты много ел и мало думал.

А в результате — как же так? —

ты — умница, а я — дурак!

Ты засмеешься — я заплачу!

Ты сбережешь, а я растрачу!

Ты помнишь — я уже забыл.

Ты знаешь — я уже не знаю.

Но если ты меня простил,

то я вовеки не прощаю.

Ты стар? Глаза твои устали

следить пронзительные стаи

несущихся куда-то птиц,

осенних листьев и страниц?

Тогда я молод, молод, молод,

люблю дорогу, спирт и холод,

весенний гай, грачиный грай!

Ты умираешь? Умирай!

Но поскорее выбирай.

Ты в рай? Тогда я в ад! Прощай!

В чужом городе

Бессмысленно живут и умирают,

лишь на мгновенье где-то в глубине

осознают, безвольно ощущают,

что это все в каком-то вечном сне.

Похож на правду этот сон порою,

дождь прошумел, и выросла трава.

Блестит булыжник мокрый под луною.