Дозорная ветка. Стихи и переводы - [6]

целый день ловила рыбу,

и белел испод крыла.

И звенел, трещал будильник

в сладком хаосе корней —

блеск роняли тинник, ильник

и священный скарабей!

Пусть циничный человек

замечает в оправданье,

что в его практичный век

ни к чему все эти знанья.

Что я цинику отвечу?

Я ему отвечу так:

— Вечен луг, а ты не вечен,

ты ведь циник и пошляк.

Одиночеством унижен,

потому что сердцем пуст,

что ты видишь в зное рыжем?

Ничего — ольховый куст.

Вечен луг, а ты не вечен,

суетой обременен

и всеядностью заверчен,

даже в грусти ты смешон.

Потому что в этой грусти

и в несчастиях твоих

нету мысли, нету сути,

нет бездоний золотых!

— Браво, так ему, приятель,

вклей, вклей, вклей, вклей! —

закричал зеленый дятел,

редкий гость земли моей…

И кукушка куковала —

отзывался в сердце звук —

годы родине считала,

подтверждала: вечен луг!

Болото

Ты закажи мне песню о хлебах,

отвечу: — Нет в природе равновесья…

Сухой песок скрежещет на зубах,

и о болотах назревает песня!

Мелиоратор славно поработал,

глухие топи были не в чести.

Пошли меня ко всем чертям в болото!

Но расскажи мне, где его найти?

Среди каких песков и мелколесья?

Подымет ночью совесть, а не страх,

и я уеду в глубину Полесья

и повторю, что о болотах песня —

в грядущем это песня о хлебах.

Нас много у тебя, а ты одна.

Скорбим, бывает, радуемся ложно.

Вдыхая гарь и сырость из окна,

лишь о тебе задумаюсь тревожно.

Нет, я гадать по звездам не готов,

куда надежней зыбь весенних всходов,

размах полей, созвездия заводов,

высокие стожары городов…

Я отношусь к тебе благоговейно,

в былое низко кланяюсь труду,

но скорбь моя уже в долине Рейна,

аж в восемьсот шестнадцатом году!

Там началось — спрямить решили русло,

чтоб судоходный бизнес процветал.

Им вспоминать теперь об этом грустно,

все инженер учел и подсчитал.

Трудились люди более полвека,

и все же светлый разум человека

не победил. И праздничный канал

не поразил величьем иностранца —

вдруг уровень грунтовых вод упал!

Песок свистел от Базеля до Майнца…

Колодцы высохли. Дохнула жаром высь.

Неурожаи проклял местный житель.

Лишь одного не смог учесть строитель,

что из болота вытекает жизнь!

В конце концов нагрянул час расплаты —

набрали мощь стальные короли,

и славный Рейн добили химикаты,

и славный Базель потонул в пыли.

Пропал ручей в лесочке поределом,

рыбак последний продал невода,

и рыбнадзор в обнимку с браконьером

пошли в кабак, врагов свела беда.

От щелочей задохлась Лорелея…

Прозрачен Сож. В бору — грибной туман.

При чем здесь Базель и долина Рейна?

Отвечу: — Есть подземный океан!

Пора понять великий смысл природы,

тебе и мне давно понять пора,

что воды Вислы, Рейна и Днепра

в конце концов одни и те же воды!

Я возвращаюсь в край своих отцов.

Люблю закон, разящий безобразья.

Люблю сырые запахи ненастья

и влажный шум взволнованных лесов.

Люблю весной дремать в сыром овраге,

встречать, дрожа от сырости, рассвет

и шкурой ощущать избыток влаги,

ведь на Земле надежней крыши нет!

И от пожара, и от недорода,

и от болезней чертово болото

спасает нас. Мне было 20 лет.

Я был влюблен. Мы встретили рассвет

в чаду трясин, в хаосе краснотала.

Лягушки пели… Вдруг она сказала:

— Смотри, какая грязная вода…

Мы в тот же день расстались навсегда.

Вдохнешь туман — болотный, торфяной,

а в нем такая сладость и тревога!

Шекспир и Диккенс… Желтая дорога

и ельники затоплены водой…

В душе — неизъяснимое волненье,

опять, как в детстве, страшно и тепло.

То Бежин луг, там бродит привиденье…

И Медный всадник скачет тяжело…

Люблю один бродить в сырой низине,

люблю сидеть часами у костра

и слушать, слушать, слушать до утра,

как егерь едет на ручной дрезине,

как бабы в роще ведрами бренчат.

Уже предзимье в воздухе повисло,

во рту от клюквы холодно и кисло!

И журавли кричат, кричат, кричат.

Всю ночь хрипит на озере вожак,

крылом настылый вереск обнимает,

и голос птицы — резкий, как наждак,—

пространство сиротливое терзает.

Стой — на лещине запеклась заря!

Замри — какая бодрость и прохлада.

Пойми — душа цветам болотным рада.

Гордись — вокруг родимые края.

Чем их сильнее любишь, тем тревожней.

Не относись к природе свысока.

Мы на земле, как в чашечке цветка,

и крикнуть хочется: — Поосторожней!

Река

Все помню — и чистую дрожь

по-детски румяной подруги,

и грустно упавшую рожь,

и леса усталые звуки,

и первый горячий глоток —

блаженный итог передряги.

Костер, утопая во мраке,

цеплялся за каждый сучок.

Могучая свежесть земли

трепала палаточку нашу,

таинственно воды текли,

и всплески пугали Наташу.

И дикие гуси в печали

ночной обнимали простор.

Полдня мы в стогах прозябали,

полдня разводили костер.

И вдруг словно треснула мгла

от вспышки летящей кометы.

Что делать, я верю в приметы

и в добрые верю слова:

пока не упала звезда,

задумай такое желанье,

чтоб эта лесная вода

не вытекла вдруг в мирозданье.

Пока не упала звезда,

такое желанье задумай,

чтоб вечная тьма никогда

живой огонек не задула!

А если успеешь, тогда

желание личное вспомни,

но где-то на уровне кровли

твоя догорает звезда!..

И ты мне за это прости.

— За что? — удивилась Наташа,

ей холодно было и страшно,

и нас окружали дожди.

Одни под расхристанным небом

мы были невольно близки,

но снился мне солнечный невод

в зеленых глубинах реки.

Перловицы вензель арабский

и готику синих лучей

я видел сквозь марево ряски,